Ниязов Сапармурат Атаевич
С самого начала
Родился 19 февраля 1940 года в Ашхабаде. В 1941 году его отец ушел на Великую Отечественную войну, воевал с фашистскими захватчиками на Кавказе.
В ночь на 6 октября 1948 года катастрофическое землетрясение до основания разрушило Ашхабад.
Это несчастье не обошло стороной и нашу семью Ниязова… Под землей остались мама и двое братишек Сапармурата — 10-летний Ниязмурат и 6-летний Мухамметмурат.
Что же стало с 8-летним Сапармуратом после ашхабадской трагедии, когда столица Туркмении за несколько минут превратилась в город мертвых? Из почти 200 тысяч жителей под руинами оказалось около 180 тысяч. В официальной биографии президента Туркменистана после смерти родителей прописана только дата окончания Ленинградского политехнического.
— Отец Ниязова погиб на фронте, мать — во время землетрясения. Я знаю Ниязова еще с 80-х и точно могу сказать: он никогда не говорил о своем детстве, — вспоминает Нурмухамед Ханамов, в начале 80-х работавший с Ниязовым в аппарате ЦК, бывший посол Туркменистана в Анкаре, проживающий ныне в одной из европейских стран.
Но мы нашли человека, который знал Ниязова-ребенка. Джумамурада Киясова в 1948-м вместе с родной сестрой Энетадж отдали в детский дом, что в городке.
— Я хорошо помню, как в октябре 48-го после землетрясения к нам привезли много мальчиков и девочек, — рассказывает Киясов. — Среди них и Ниязов был. Ребят было настолько много, что в двухэтажном здании не хватало кроватей и тумбочек. Ниязову, как и прочим, выдали комплект белья, белую рубашку, темно-синие брюки и пионерский галстук. По словам Киясова, несмотря на то что в стране был голод, кормили по тем временам неплохо. Супы, манная каша, по куску ржаного хлеба в день. Многие ребятишки прятали этот хлеб под подушку, чтобы сделать запасы.
Воспитанием 8-летнего Ниязова занимались фронтовики. Именно они работали в детском доме. Будущему Туркменбаши удавалось избегать самого строгого наказания — простоять несколько часов в углу. Он никогда ни с кем не дрался, даже не грубил старшим.
На маленькой территории играли в футбол, баскетбол. Но, по словам Киясова, маленький Сапармурат не интересовался спортом. Не выделялся он и особым рвением в учебе.
— Он всегда отделялся от ребят. Если мы могли придумывать игры, собравшись компанией, о чем-то болтать, то Ниязов всегда был один. По крайней мере у меня сложилось такое впечатление, что ему было скучно. И грустно. С тех пор прошло больше полувека, а маленький Ниязов до сих пор стоит у меня перед глазами — как всегда, один, взгляд исподлобья, молчаливый…
Некоторые смельчаки пытались сбежать. Их не останавливала даже собака, которая носилась вокруг высокого глиняного забора и, только завидев перелезающего через забор мальчишку, больно кусала… Спустя два месяца Киясов со своей сестрой все же сбежал. А Ниязов остался…
— Мне не дает покоя одна мысль, — говорит Киясов, — как же мог Ниязов, человек, который нашел приют в детском доме, быть настолько жестоким, немилосердным к своему народу?
Картежник и кутила
…Я обращаюсь за помощью к тем, кого считаю своими близкими родственниками. Но вместо поддержки получаю известие, что они отрекаются от меня! Мне неоткуда ждать помощи.
Сапармурат НИЯЗОВ, “Рухнама”
— Ниязов не упускал случая подчеркнуть, что он сирота. Конечно, он остался без отца и матери. Но мало кто знает, что через короткое время из детского дома Ниязова забрал дядя.
Это слова экс-главы Центробанка и бывшего вице-премьера Туркменистана Худайберды Оразова. Он тоже живет за границей: на родине его приговорили к пожизненному заключению.
— Поверьте, я знаю, что говорю, — продолжает Оразов. — Дядя Ниязова жил со своей семьей в поселке Кипчак недалеко от Ашхабада. Он заведовал одной из самых передовых ферм Туркменистана. А вы знаете, что это такое? Это тысячи голов овец, богатейший урожай. В общем, дядя по тем временам был человек состоятельный. И я точно знаю, что для своего племянника он делал все, ни в чем ему не отказывал. Он же его определил в элитную по тем временам школу №20.
Ни для кого не секрет, что в 1967 году Ниязов закончил Ленинградский политехнический институт. Однако мало кому известно, что до своего поступления в этот вуз будущий президент Туркменистана пытался получить высшее образование в Москве.
— Дело в том, что после школы Ниязов с завидным упорством обивал пороги разных профсоюзов, социальных организаций, — рассказывает Оразов. — Везде он жаловался, что ни одной родной души не осталось, направьте, мол, в Москву учиться. И его направили…
Будущий президент Туркменистана проучился в Московском институте водного хозяйства ровно год, и его отчислили… за неуспеваемость. И он несолоно хлебавши снова вернулся в дом своего дяди.
— Не поверите, через короткое время Ниязов опять пошел по тем же профсоюзам, — продолжает Оразов. — Его пожалели снова. Вот так он и поступил в Ленинградский политех.
По словам Оразова, Туркменбаши есть что скрывать о своей молодости. Именно поэтому он расправился над всеми, кто знал его в те годы, — кого посадил, кого вынудил эмигрировать.
— Дело в том, что Ниязов, как говорится, с младых ногтей был заядлый кутила. Ночами напролет играл в карты и бильярд, — рассказывает Оразов. — Я разговаривал с некоторыми нашими туркменами, которые учились вместе с Ниязовым. Знаете, ему дядя присылал деньги, еду, одежду. А ребята из-за того, что он сирота, его жалели и делились с ним последним…
«А кто этот малый?»
Следующим периодом в жизни Ниязова стала работа на ГРЭС.
— Вы знаете, чем он там занимался? Работал инженером по технике безопасности, — рассказывает Оразов. — Но это должности такие, как бы это сказать… Короче говоря, обычно на такие места сажают пенсионеров. Но Ниязов активно занялся профсоюзной деятельностью.
Однажды, как вспоминает Оразов, на ГРЭС с визитом приехал первый секретарь ЦК Компартии Туркменистана Мухамедназар Гапуров. Ниязов вызвался обслуживать высокого гостя: то чаю подольет, то вазу с фруктами подаст… Гапуров спросил: “А кто этот малый?” Ему ответили: молодой специалист, сирота, без отца и матери рос. “Раз так, — сказал первый секретарь, — я ему помогу”. Проходит месяц, два, три… Полгода. Ниязов терпеливо ждал, когда же Гапуров окажет ему обещанную помощь. Так и не дождавшись, решил сам пойти в приемную руководителя республики, напомнить о себе. Гапуров пожалел сироту и приблизил к себе.
— Ниязов бывал и у него в кабинете, и дома. Знаете, тапочки подавал, чемодан носил, дверь открывал. Кстати — вот смех-то! — Ниязов вообще очень любил открывать дверь вышестоящему начальству, — смеется Оразов. — Помню, он уже в аппарате ЦК работал. Как только видел, что кто-то из начальства приближается к выходу, пулей летел к этой двери. И, улыбаясь, чуть наклонив голову, открывал ее…
Как вспоминают сослуживцы Ниязова, его жизнь можно было разделить на две части. На работе — и после.
— Днем, на работе, он был уж очень скромным, — вздыхает Оразов. — Его страсть к роскошной жизни не проявлялась ни в чем. Одевался он безвкусно, дешево, машина — только служебная, квартира тоже. Но вечером его было не узнать! Даже когда стал первым секретарем ЦК Компартии Туркменистана, не оставил игру в карты, бильярд. Мало того, Ниязов увлекся и другим — уж очень любил париться в бане и крепко выпить.
Однажды, когда в Туркменистан приезжал Эрнст Неизвестный, Ниязов во всеуслышание заявил: “Как же здорово, что вы хорошо играете в карты, а то я здесь со своими играю, так они все мне поддаются. Я вынужден вызывать профессиональных картежников из Турции и играть с ними на деньги”.
Роковые свадьбы
Долг отца… — дать детям такое воспитание, которое направило бы их по истинной стезе, привило честность, здравомыслие, ответственность. Я бы так сказал: последний долг родителей перед детьми заключается в том, чтобы, во-первых, дать образование и специальность, во-вторых, построить дом и, в-третьих, женить!
Сапармурат НИЯЗОВ, “Рухнама”
Как рассказывает Нурмухамед Ханамов, Ниязов не считал нужным ходить на свадьбы или дни рождения друзей. Правда, была одна свадьба, на которую он все же приехал. Его дядя, тот самый, который вырастил осиротевшего Сапармурата, женил одного из своих сыновей.
— У нас в Туркменистане на свадьбу приходят несколько тысяч человек, — рассказывает Оразов. — Соседи и родственники несут на праздник свои ложки, вилки и ковры, на которые садятся гости. Ниязов тоже привез два ковра. И вдруг заметил, что его ковры положили у входной двери. Как он начал орать на своего дядю. Обругал его… Представляете, при всех! Ушел со свадьбы. И забыл о своем дяде навсегда…
По словам Ханамова, уже в 80-х в семье Туркменбаши не было близких, теплых, по-настоящему семейных отношений. Жена Ниязова, Муза Алексеевна, жила в Москве. В столичных вузах учились дети, и она была как бы при них. Дочь Ирина была студенткой факультета кибернетики МГУ. Сын Мурад закончил дипакадемию.
— У нас ходили слухи, что Ниязов развелся со своей женой, — вспоминает Оразов. — Но это неправда. Когда Муза Алексеевна жила в Москве — кстати, она до сих пор там живет, — Ниязов ее полностью обеспечивал. Чемоданами отправлял деньги, продукты, одежду. Да и сына своего прикрывал. Тот за ночь проигрывал 12 миллионов, а Ниязов расплачивался. Видно, страсть к азартным играм передалась ему по наследству.
В конце 80-х Мурад решил жениться. В жены выбрал девушку из татарской семьи. Ее отец руководил отделом одного из министерств, мама работала врачом. Но Ниязов решил, что девушка не чета его сыну, и был категорически против предстоящего союза. На эту свадьбу он все же приехал. А вот бракосочетание своей любимой дочери проигнорировал. Говорят, что избранник Ирины был “не той национальности”. Кстати, Ирина до сих пор счастлива со своим мужем и, по слухам, живет в одной из европейских стран. А ее брат женат уже в третий раз.
Время — кремлевское
Все 74 года советской власти мы были мишенью для критических стрел. Мы привыкли к постоянным нападкам, издевательствам над нами. На любом бюро или пленуме ЦК КПСС, на любом общесоюзном совещании в Москве непременно критиковали туркмен. И это вошло в привычку, стало традицией.
Сапармурат НИЯЗОВ, “Рухнама”
Подобные “откровения” Ниязов позволил себе, только когда его власть в Туркменистане стала безграничной.
Бывший пресс-секретарь Ниязова Курбанов пишет в своей книжке о том, что Туркменбаши еще с начала 70-х начал разваливать КПСС и советскую империю, сколачивал вокруг себя преданных соратников. На самом же деле история говорит совсем о другом — в 89-м на съезде народных депутатов СССР Сапармурат Ниязов голосовал против отмены 6-й статьи бывшей советской Конституции — о руководящей роли КПСС…
Как рассказывает Оразов, по приспосабливаемости Ниязову не было равных. Когда он стал первым секретарем ЦК Компартии Туркменистана, то, естественно, не предпринимал никаких действий без оглядки на Москву. Но и тут умудрялся перегнуть палку.
Например, первым его решением стало… изменение рабочего времени для жителей республики. До этого рабочий день начинался в 9 утра и заканчивался в 18.00. Впрочем, так это было и в Москве. Но, когда стрелки часов на Спасской башне показывали 18.00, в Туркменистане было 20.00. Разница во времени — два часа. Так вот Ниязов повелел: рабочий день у нас будет заканчиваться тогда, когда он заканчивается в Москве, значит, в 20.00…
Александр ЯКОВЛЕВ, бывший член Политбюро ЦК КПСС:
“Мы виделись с Ниязовым на съездах и заседаниях Политбюро. Но близко знакомы не были. В нем не было ничего особенного. Индивидуальности не наблюдалось. В эпоху демократических преобразований он вел себя… Да мне кажется, что ему было все равно. Если бы перестройки не было, он бы не шибко расстраивался. Но нельзя не заметить, что он был всегда по-восточному вежливым, учтивым… ”
Егор ЛИГАЧЕВ, бывший член Политбюро ЦК КПСС:
“Обыкновенный середняк! Интеллектом не блистал. Инициативностью тоже. Тактика у него была — как все, так и он. Поэтому и публично старался не выступать. Вроде как прилежный, старательный. Да в те времена все были такими. Помню, он просил, чтобы ему помогли наладить снабжение питьевой водой в республике. Я помог ему. И мне рассказывали, что в Туркменистане он часто поднимал тост за мое здоровье. Благодарил, значит”.
«Мы вас всегда поддержим»
— Услужливость Ниязова ярко проявилась во время ГКЧП, — рассказывает Нурмухамед Ханамов. — В тот день я приехал к нему поговорить о делах. У него на столе расставлены в ряд несколько телефонов, в том числе — связь с Москвой. Сижу я у него в кабинете, вдруг звонок. Это был Язов. И я оказался невольным свидетелем их разговора. Ниязов, с перепуганным видом: “За нас можете не беспокоиться. У нас здесь все будет нормально. Мы вас всегда поддержим”. Когда разговор закончился, Ниязов повесил трубку и глубоко так, с облегчением, вздохнул: “Ой, елки-палки! Вот ситуация, даже не смекнешь с ходу, как и реагировать…” И пока обстановка в Москве не стабилизировалась, он притих, затаился. Выжидал.
После распада СССР Ниязов первое время не знал, как себя вести. А вдруг все вернется на круги своя?
Первой реакцией Ниязова на известие о распаде Союза стал призыв к руководителям Среднеазиатских республик встретиться в Ашхабаде. Объединиться. Выработать совместные действия. “Понимаете, он боялся взять ответственность на себя”, — комментирует Ханамов.
— Однажды Ниязов поехал с визитом в Китай и обратился к генеральному секретарю: “А давайте-ка с вами объединимся. Вы для нас будете лидером, мы на вас равняться будем!” Ошарашенный генсек КПК ответил отказом. Подобные договоры он пытался заключить с Турцией.
— Обратите внимание на даты объявления независимости союзных республик, — рассказывает Нурмухамед Ханамов. — Туркменистан самый последний объявил о своей независимости. Ниязов выжидал. Уверенно и свободно он почувствовал себя лишь после октября 93-го. Когда в Москве парламент расстреляли. Тогда он понял, что дороги назад нет.
— Он сразу изменился после того, как стал президентом?
— Его страсть к богатству проявилась в первый же год. Как грибы после дождя возводил резиденции, президентские дворцы. С огромными залами заседаний и, естественно, его собственными кабинетами. Все в золоте, мраморе…
Все структуры, которые могли помешать проведению его решений в жизнь, Ниязов упразднял. Все подминал под себя. Он стал и главой государства, и главой правительства. Кстати, он повел себя как настоящий стратег. Вот не помню я такого, чтобы Ниязов выступал на съездах, конференциях с громкими заявлениями. Он все делал втихую.
Буквально за два года он сделал так, что сопротивляться уже никто не мог. Неугодных отправлял либо работать за границу по дипломатической линии, либо сажал в тюрьму и преследовал их родственников. Параллельно этому проводил грандиозные по своим масштабам сокращения. К примеру, несколько раз увольнял по 10 тысяч учителей и врачей. Этому нет объяснения. Наверное, он решил: зачем людей учить, темными легче управлять. И зачем лечить — у нас все здоровые. Это в его духе. И сопротивляться ему уже никто не мог. Да и возможности для этого он не оставлял. Знаете, если бы мне рассказали, что Ниязов превратится в такого тирана, диктатора, еще в конце 80-х и даже в самом начале 90-х, — не поверил бы! Но все это я испытал на себе…
Сладкая парочка» — Гаврилов, Ниязова
Или куда уплыли 20 млн. Центробанка Туркмении (материал от 2002 г.)
В сентябре из франкфуртского Дойче-банка с резервного счета Центробанка Туркмении исчезли 41,5 млн. долларов. Мы знаем судьбу половины этой суммы.
Имя вора удалось установить очень быстро. Единственным клерком в банке, который умел пользоваться системой электронных переводов SWIFT (а именно с ее помощью «ушли» туркменские деньги), был 29-летний Арслан Какаев. Он исчез из Ашхабада раньше, чем там обнаружили пропажу.
Ярость Туркменбаши была беспредельной. На заседании кабинета министров 20 сентября президент Ниязов обвинил в халатности своих силовиков, и в первую очередь — нового руководителя Центробанка Имамдурды Кандымова. Туркменское телевидение показывало, как Кандымов, стоя перед президентом Туркмении, утирает нос платком и непрерывно плачет. Публичное покаяние не помогло банкиру — он тут же был снят с должности и заключен под стражу. Ниязов отдал указание «в десятидневный срок вернуть деньги и найти вора», а также схватить злоумышленников-оппозиционеров, скрывающихся уже много месяцев за границей. Правоохранительные органы страны считают, что кражу десятков миллионов долларов могли организовать только они.
Расследование этой аферы, начатое туркменскими спецслужбами, как уже сообщали наши коллеги, выявило, что еще в июле Какаев сумел перевести 1,25 млн долл. на счет английской фирмы Michigan Ltd. Спустя несколько недель, убедившись, что никто денег не хватился, он перевел двумя траншами еще 4,22 и 5,22 млн долл. на зарегистрированные на Сейшельских островах компании Perouette Ltd и Formex Corporation. 3 сентября Арслан Какаев получил задание начальника отдела международных операций Центробанка М. Гельдыевой провести еще две платежки, на которых стояла подпись самого президента Туркмении . Адреса, по которым должны были уйти деньги, нам неизвестны. Какаев, уже владеющий к тому моменту кодами системы SWIFT (обычно полный набор кодов складывается только как сумма его отдельных частей, которыми владеют несколько ответственных сотрудников банка), отправляет еще два транша: 20 млн долл. на счет некоей компании Swan Citi Bancorp Llc в Москве и 9,01 млн долл. на счет Telford Internatonal Holding в США.
Эти цифры и названия взяты из копии решения арбитражного суда Туркмении от 4 сентября за подписью судьи Т. Джумаевой. Этим решением суд постановил взыскать 40 млн долл. с указанных выше компаний, которые проходят в деле как соответчики. Ответчиком же назван Дойче-банк, со счетов которого и переводились туркменские доллары. Самое любопытное, что данный вердикт освобождает Дойче-банк от ответственности, поскольку он «выполнял поручение истца», которым выступала в суде уже упоминавшаяся выше сотрудница Центробанка Туркмении М. Гельдыева. Другими словами, все формальности при переводе были соблюдены, все необходимые подписи имелись, вот только адресаты оказались не те. Разумеется, решение суда никто не собирался выполнять, и деньги на счет Туркменбаши не вернулись — скорее всего они уже переведены и спрятаны на других счетах.
По информации журналистов, туркменские правоохранительные органы утверждают, что в деле обнаружен след Парекс-банка из Латвии и какого-то российского финансиста, выходца из Туркмении. Однако, по данным наших коллег из России и Туркмении, пока в распоряжении СМИ отсутствуют какие-либо сведения о прибалтийских банках и некоем российском банкире. И вот тут-то и вышла «ошибочка», так как в нашем распоряжении оказались сенсационные факты, подтверждающие некоторые изыскания туркменских следственных органов.
И вот тут-то и наступает самый интересный момент нашего расследования, так как все предыдущее уже неоднократно публиковалось. Мы имеем возможность назвать имена, фамилии, счета и суммы по которым реально «разогнаны» и в дальнейшем «смыты» те самые двадцать миллионов, следы которых ранее были потеряны.
Итак, по неофициальной информации из правоохранительных органов Туркмении и России, на сегодняшний день достаточно ясно вырисовывается судьба двадцати миллионов долларов из туркменских денег. Юный банкир аферист Арслан Какаев (кстати, мы впервые публикуем его фотографию) путем ряда электронных проводок увел 41,5 миллиона долларов. Далее к делу подключились более опытные финансисты – это некая госпожа Ниязова (однофамилица Туркменбаши) и Гаврилов Илья Наумович.
Об этом господине стоит сказать несколько слов: Гаврилов – банкир, выходец из Туркмении и его последняя официальная должность Член Совета директоров Федерального Депозитного Банка. А еще Гаврилов «засветился» в период 1992-1996 г.г., работая на печально известную компанию «Балкар-Трейдинг», благодаря которой экс-генпрокурор Ильюшенко оказался в свое время на нарах. История типично российская – взятки, аферы, вымогательства и т.д. Далее Илья Гаврилов плавно перетек в Федеральный Депозитный банк, который в свое время принадлежал «Балкар-Трейдинг». Но, вернемся к туркменским миллионам.
10 миллионов долларов поступили оффшорной компании Telford Internatijnal Holding на счет № 0000750624 в Parex Bank Riga. А вторые десять миллионов оказались на счету № 6020033095 в Lateco Bank Riga, принадлежащем фирме Formex Corp, зарегистрированной на Сейшельских островах. Что же произошло далее? А далее, основную часть этих денег, оказавшихся в Риге, господа Гаврилов и Ниязова попросту обналичили. По состоянию на конец ноября, на вышеуказанном счете фирмы Telford Internatijnal Holdin оставалось 6 миллионов долларов, а в Formex Corp «сладкая парочка» из десяти миллионов оставила аж… пятьсот тысяч долларов. Остальные деньги были обналичены и исчезли в широких карманах наших «героев».
Следствие продолжается и мы будем информировать читателей о новых подробностях этой истории.
Досье на спецслужбы Туркмении (2002 год)
Слухи о сильных спецслужбах Туркмении очень преувеличены. В стране действительно удалось создать сильный контрразведывательный режим, но нацелен он в основном на контроль над оппозицией.
Кроме того, в Туркмении практически разгромили оргпреступность: здесь были в своё время проведены операции по отстрелу воров в законе. Но сферы, ранее подвластные криминальным лидерам, перешли под контроль коррумпированных чиновников.
И всё это заслуга не спецслужб, а режима, давшего контрразведке неограниченные права, сравнимые разве что с правами НКВД. При этом вряд ли можно серьёзно говорить об уровне профессионализма туркменских чекистов. Они, скорее, больше внимания уделяют поиску недовольных, чем оперативной работе и следствию. Например, в декабре 2000 года сотрудники Национального комитета безопасности (НКБ) арестовали Ашхабадского журналиста Николая Герасимова. Корреспондента, сотрудничавшего с азербайджанским агентством «Азертадж», заподозрили в шпионаже в пользу Азербайджана на том основании, что он якобы участвовал в праздничной демонстрации в Ашхабаде, неся портрет Гейдара Алиева. Правда, срок ему дали почему-то за мошенничество.
Буквально этим летом стало очевидно, что НКБ в деталях повторяет судьбу НКВД: репрессивный аппарат, так лихо расправлявшийся с оппозицией, сам подвергся репрессиям. Причём в лучших сталинских традициях — головы полетели с самого верха.
Чистка
4 марта 2002 года Сапармурат Ниязов объявил, что председатель Национального комитета безопасности, а также его советник по правовым вопросам и координации деятельности правоохранительных и военных органов Мухамет Назаров освобождён от всех постов. Сначала Назарова понизили в звании до генерал-лейтенанта за «недостатки, допущенные в работе», а затем он был взят под домашний арест.
Так начались чистки в комитете нацбезопасности — самой главной туркменской спецслужбе, чья структура оставалась неизменной со времён КГБ. За Назаровым последовали два его зама — полковник Хайыт Какаев, возглавлявший столичное Управление НКБ, и подполковник Оразмухаммед Бердыев: они были уволены из органов, лишены всех воинских званий, наград и полагающихся привилегий. А на место Назарова назначили министра внутренних дел Порана Бердыева, которому и поручили проводить чистку в органах.
Потерял свою должность и министр обороны Курбандурды Бегенджов. Теперь до 2012 года он вместе с руководителем Ассоциации пищевой промышленности Какаджаном Овезовым, также снятом в марте этого года, будет выращивать пшеницу. Как заметил Туркменбаши, «это позволит им искупить свою вину». Новым министром, а также координатором деятельности всех правоохранительных структур назначен Реджепбай Аразов, до этого возглавлявший туркменский парламент.
5 марта руководители МВД, Генпрокуратуры и Верховного суда выступили по национальному телевидению с обвинениями в адрес НКБ «во вмешательстве в следственные действия милиции и прокуратуры, а также в судебные слушания». Главный упрёк, высказанный Бердыевым: «в последнее время НКБ ни перед кем не отчитывался». Уже на следующий день были уволены, лишены наград и званий ещё три высокопоставленных сотрудника НКБ, среди которых начальник Управления НКБ по Балканскому велаяту (области) полковник Гурбан Аннадурдыев и начальник Управления НКБ по Марыйскому велаяту полковник Байрамкули Худайкулиев.
По данным газеты «Аль-Иттихад» (Объединённые Арабские Эмираты), только в марте были казнены четыре сотрудника Комитета нацбезопасности, занимавшие более скромные должности. К 1 апреля под стражу были взяты уже 60 сотрудников НКБ. На сегодняшний день репрессиям подвергнуты 80% руководства НКБ. Итог вполне закономерный — руководству НКБ надо было лучше изучать историю «старшего брата».
К весне 2002 года Ниязов столкнулся с той же проблемой, что и Сталин, когда решил избавиться от Ежова. К моменту снятия Ежова выходцы из НКВД контролировали слишком много ведомств, фактически создав теневую вертикаль власти: к 1938 году чекисты не только руководили органами госбезопасности, но и управляли наркоматами (по-нашему — министерствами) связи и транспорта, контролировали производство вооружений, добычу полезных ископаемых, разработку новых видов оружия и т.п.
В Туркмении создалась идентичная ситуация. Выходцы из НКБ руководят сегодня очень многими ведомствами в стране. Заместителем генпрокурора является бывший начальник следственного управления НКБ Бегмурад Отузов, заместителем министра внутренних дел — бывший зампредседателя НКБ Хаджимурат Оджаров. Даже министром обороны до начала нынешних репрессий являлся выходец из КНБ Курбандурды Бегенджов, возглавлявший там управление военной контрразведки.
Сам шеф НКБ Назаров в июне прошлого года, когда был назначен советником президента, фактически стал куратором всех силовых ведомств страны. Осенью того же года. НКБ разгромил МИД страны, прежде всего все посольства Туркмении за рубежом. Учитывая, как много писала пресса о том, что представительства Туркмении уже давно занимаются обеспечением наркотраффика из Афганистана через Туркмению в Европу, на деле такой разгром означал, что НКБ сумел поставить под контроль ещё один денежный поток.
10 сентября прошлого года, выступая перед сотрудниками НКБ, Ниязов с удовлетворением отметил, что в прошлом году были арестованы и высланы из страны 10 тысяч иностранных граждан, изъято 350 тысяч религиозных книг, «несовместимых с нашим вероисповеданием», и около 80 тысяч кассет. Однако он счёл эти меры недостаточными и приказал увеличить штат НКБ с 1,5 до 2,5 тысячи человек. Не стоит удивляться, что прошло всего несколько месяцев и растущее влияние НКБ стало серьёзно беспокоить Туркменбаши.
Впрочем, причины чистки НКБ кроются не только в опасении потерять контроль над ситуацией в стране. Туркмения всё-таки азиатская страна, и клановые отношения играют большую роль в политической жизни страны.
Кроме НКБ в стране есть ещё одна никому не подконтрольная спецслужба – служба личной охраны Турменбаши. Её численность — почти 2 тысячи человек, а возглавляет её Акмурад Реджепов. До последнего времени считалось, что Реджепов и Назаров – в одной связке. Дело в том, что оба они являются представителями одного клана — чарджоуского (эрсарынцы), неформальным главой которого считается Реджепов. Основу его составляют выходцы из Лебапского велаята, откуда родом и Мухамет Назаров.
Но двум фигурам такого уровня стало тесно. Весной этого года появились слухи, что Назаров попытался заменить Реджепова. Тот, обладая доступом к телу, сумел убедить президента в том, что Назаров вынашивает планы свержения Ниязова.
Спустя всего два месяца после ареста, 15 июня 2002 года, суд над Назаровым и его коллегами — заместителем X. Какаовым и начальником самостоятельного подразделения НКБ подполковником Алламыратом Аллакулыевым завершился. В общей сложности трое обвиняемых получили 58 лет строгого режима: Назаров и Какаев по 20 лет, из которых 3 года они проведут в тюрьме, Аллакулыев — 18 лет. Имущество их конфисковано.
Видимо, в целях устрашения всех арестованных сотрудников НКБ содержат в здании одного из ведомств органов нацбезопасности недалеко от Ашхабада, где до того приводилась в исполнение высшая мера наказания. Конвоировать арестованных Ниязов поручил сотрудникам ведомства генерала Реджепова.
С российскими спецслужбами у туркменских коллег отношения сложные. С одной стороны, Служба внешней разведки РФ ещё в декабре 1994 года подписала соглашение о сотрудничестве в разведывательной деятельности с НКБ. С другой стороны, Туркмения стала лишь десятым государством СНГ, с которым СВР подписала подобное соглашение.
Представители НКБ участвуют во всевозможных совещаниях спецслужб СНГ, посвящённых борьбе с наркотиками и терроризмом. Но часто ограничиваются лишь ролью наблюдателей. Туркменские чекисты, например, не участвуют в работе Антитеррористического центра СНГ. По этой же причине мы не пишем ничего о спецподразделениях туркменских спецслужб — из-за полного отсутствия информации в России (получить ев в самой Туркмении не представляется возможным по понятным причинам).
Практически прекратились контакты России и Туркмении в области защиты границ. В декабре 1999 года последние российские пограничники покинули эту страну. Ниязов расторг договор, согласно которому в Туркмении служили свыше двух тысяч российских пограничников: в Мары была расположена отдельная авиагруппа, а отдельная морская группа была расквартирована в Туркменбаши (бывший Красноводск).
В феврале 2001 года туркменские пограничники не приехали даже на такое протокольное мероприятие, как 40-е заседание Совета командующих погранвойсками стран — участниц СНГ, которое проходило в Баку. Даже после сентябрьских событий ситуация не изменилась: в декабре прошлого года начальник Главного штаба Федеральной погранслужбы РФ Николай Резниченко подтвердил, что Россия не планирует размещение своих пограничников в Туркмении.
Архипелаг Туркмения
Записки бывшего заключенного камер номер 30 и 31 СИЗО КНБ Туркменистана (материал от 2003 г.)
Из туркменских застенков люди выходят нечасто. Это невероятный случай. Леониду Комаровскому — российскому журналисту и американскому гражданину — посчастливилось. Он был арестован по делу о покушении на Туркменбаши 27 ноября прошлого года. После пяти месяцев измывательств в туркменской тюрьме он оказался на свободе. Спасибо американскому гражданству. Остальные обвиняемые до сих пор в застенках — всего человек двести, 60 из них уже осуждены, пятеро приговорены к высшей мере наказания…
Никто из высокопоставленных российских политиков не задает неудобных вопросов Сапармураду Ниязову. Туркменский президент — “высокий гость”, которого с распростертыми объятиями принимают в Кремле. На торжественном юбилейном саммите в Петербурге ему находится место рядом с Блэром. “Бог с вами, какие пытки и издевательства? Свидетели живые есть?” — закрываются руками наши лидеры. Есть… Сегодня, находясь под прикрытием надежной американской Фемиды, Леонид Комаровский готов поведать миру о том, как вершится туркменское правосудие…
* * *
…Американская кавалерия вынырнула из-за тучи пыли. Копыта стучали по сухой земле, выбивая дробь: “…ту-тук-тук!.. ту-тук-тук!..” Наши приближались, спасение было близко, как и положено в голливудских фильмах.
Впереди на лихом коне-ахалтекинце с гордо выгнутой лебединой шеей, размахивая острой шашкой, скакал замечательный человек, пресс-секретарь Белого дома Ари Флейшер. Я никогда его не видел, но сразу догадался, что это именно он. Ари подскочил ко мне, лихо осадил скакуна и громко сказал почему-то по-русски, да еще и с выраженным туркменским акцентом:
— Дядя Леня, сало давай, кошать хочим!..
Я проснулся и не сразу понял, что нахожусь в туркменской тюрьме, на железной кровати, символически прикрытой тоненьким матрацем, из которого давно извлекли вату, чтобы заткнуть щели в окнах. Туркменская зима, конечно, отличается от якутской, но дыры в окнах, в которые пролазит кулак средней величины, сводят эту разницу лишь к срокам, за которые моя душа может отделиться от замерзшего тела. В Якутии я, наверное, замерз бы через пару часов, в Туркмении медленно замерзаю вот уже вторую неделю.
Дядя Леня — так молодые солдаты-вертухаи, а также следователи генпрокуратуры Туркменистана и оперативники здешнего МНБ называют меня, американского гражданина Леонида Комаровского. Вчера случилась масса событий: меня наконец предъявили американскому консулу по имени Дженифер, которая пообещала сделать все возможное, чтобы вызволить меня из ашхабадской тюряги, торжественно называемой СИЗО (следственный изолятор) министерства национальной безопасности (МНБ) Туркменистана. В связи с этим я прекратил голодовку протеста и впервые за долгих семь дней заключения похлебал жиденькой, заправленной перловкой, тюремной юшки — однообразного обеда и ужина, который мне пришлось вкушать пять долгих тюремных месяцев. Чем, кстати, вызвал недовольство охраны: вертухаев — солдат срочной службы здесь почему-то не кормят, и они промышляют тем, что удается украсть, отобрать или выпросить у заключенных. Моя голодовка для них была неожиданным подарком.
Ночная побудка вызвана тем, что после свидания с консулом мне разрешили передачу. Друзья принесли всяческие фантастические яства и в качестве меры профилактики от гриппа — сало с чесноком. В мусульманском Туркменистане это звучит почти кощунством, но оголодавшая солдатня готова сожрать и не такое. То, что не отобрала охрана дневной смены, традиционно половинящая передачи, теперь требует смена ночная. Передачи бывают раз в месяц, и эту дату охрана называет “День рождения дежурного”. Вертухаи относятся к заключенным как к своей собственности, полагая, что нас посадили сюда исключительно в целях прокорма охранников. Наши камеры воспринимаются солдатней как круглосуточные продовольственные магазины, аптеки (нам иногда передают с воли дефицитные лекарства), библиотеки (кое-кому перепадают детективы), табачные киоски и так далее. Напротив моей камеры в такой же клетке, как и моя, сидят две молодые женщины — охрана толпится у глазков в ожидании стриптиза. Увидев что-нибудь, солдаты радостно гогочут, отталкивают друг друга от глазка, открыто занимаются онанизмом и всячески веселятся. Стало быть, СИЗО в Туркменистане — еще и бесплатное развлечение.
Отходя от тяжелого тюремного сна, некоторое время я соображаю, каким образом интеллигентный Ари Флейшер вдруг превратился в тупого туркменского вертухая. Потом лезу под кровать и достаю пластиковый мешок со вчерашней передачей. К разочарованию охранника, мы вместе устанавливаем, что сала уже нет — видимо, его прибрали другие голодные солдаты, пока меня выводили в туалет. Заодно исчезли две банки рыбных консервов, тушенка, сливочное масло и традиционные для тюрьмы сухари. На дне мешка болтается одинокая карамелька и два рулона туалетной бумаги. Карамелька, похоже, выпала из упаковки во время шмона и последующей реквизиции, а туалетная бумага у вертухаев не пользуется спросом: очевидно, по незнанию предмета использования. Следующая передача через месяц. При таком “обилии” еды туалетной бумаги должно хватить…
Арестовали меня ночью с 26 на 27 ноября 2002 года. Все мои попытки объяснить прокурорским следакам и эмэнбэшным оперативникам, что ночной арест является нарушением прав человека, вызывали у них гомерический хохот:
— У тебя есть одно право: заткнуться и быстро отвечать на все вопросы, — разъяснил один из них, сносно говоривший по-русски. — А если неправильно ответишь…
И он показал мне внушительный кулак. С правами человека все сразу стало ясно. Как оказалось, в полной мере вышеозначенными правами обладали и все другие задержанные по так называемому делу о теракте 25 ноября 2002 года. Всего человек двести, назначенных Туркменбаши виновными в дичайшей провокации, названной ниязовским следствием “терактом”. А заодно и их родственники, родственники их родственников, а также знакомые родственников и знакомые их знакомых. Я, американец, затесался в эту компанию случайно, приехав накануне по делам бизнеса в Ашхабад и остановившись в доме своего стародавнего друга и партнера Гуванча Джумаева. Вся его семья была затем репрессирована: мужчины оказались в тюрьме, а женщин и детей выгнали из домов и квартир буквально на улицу.
Первая моя неделя в эмэнбэшной одиночке прошла в борьбе с холодом, голодом и ожиданием американской кавалерии, которой по всем законам жанра полагалось примчаться и освободить меня из неправедного заключения. Да и по международным правилам местные власти обязаны были немедленно известить посольство США об аресте американского гражданина и разрешить встречу с консульским работником. Как потом оказалось, американцы узнали о моем аресте только из российских и мировых СМИ. Никакие международные законы и обязательства по соблюдению прав человека в Туркменистане, стране — члене ООН и ОБСЕ, не действуют и не соблюдаются даже в зачаточной степени.
Вместо свидания с консулом мне предъявили бумагу, что задерживают на три дня на основании совершения мною нападения на сотрудника милиции. Чего, разумеется, в природе не существовало и о чем я не имел ни малейшего понятия. Впрочем, кроме меня, это никого не интересовало. По истечении положенного срока на свет появилась другая бумага, согласно которой я совершил преступления, подпадающие под 14-ю статью уголовного кодекса Туркменистана. Я узнал о себе массу нового и интересного: нападение на президента страны и покушение на его убийство, вооруженная попытка ликвидации конституционного строя в Туркменистане, организация преступного сообщества, закупка, перевозка, контрабанда и хранение оружия, контрабанда, хранение и распространение наркотиков и масса всего другого. Как я умудрился столько натворить за двое суток пребывания в стране Туркменбаши — никто не объяснил. Видимо, я действительно очень талантлив, как всегда казалось в юности.
Улыбаясь через силу, я сообщил прокурорскому следаку, что он забыл написать, как в детские годы я дернул кота за хвост. И тут же получил дубиной по голове от стоявшего сзади оперативника. Шуток в туркменском СИЗО не понимают, это надлежало усвоить сразу. Впрочем, то был лишь первый удар в череде издевательств, избиений и пыток, которым я, как и все остальные заключенные, подвергался все время, изо дня в день и из месяца в месяц.
Так началось мое пятимесячное заключение во внутренней тюрьме туркменской ЧК. Условия здесь такие, что даже не обремененная человеколюбием туркменская Фемида засчитывает один день заключения в этом СИЗО за два. Так что мой тюремный стаж равняется ровно тремстам дням.
Первое время били и пытали часто и подолгу. Показав меня американскому консулу, эмэнбэшники решили, что больше церемониться не следует. Спустя пару дней меня ночью подняли с койки и повели в подвал. Внутренняя тюрьма представляет собой трехэтажное здание, примыкающее к зданию МНБ. Нижний этаж СИЗО утоплен в землю почти целиком. Именно там находятся пыточные, где истязают ночью или под утро, и баня. Палачи любят после пыток ополоснуть уставший от тяжкой работы организм, так сказать, смыть рабочий пот.
Вертухай затолкнул меня в небольшую комнату с цементным полом, где уже ждали три мужика крепкой комплекции.
— Что, дядя Леня, — улыбаясь, спросил один из них, — будем признаваться или будем запираться?
Пока я пытался сообразить, из какого фильма выдрана эта цитата, другой зашел мне за спину и резким ударом в ухо сбил с ног. Процесс туркменского следствия пошел полным ходом. Я попытался подняться, подтянув колени. Один из мужиков забил гол: с размаху засадил тяжелым ботинкам по ребрам, я рухнул на цемент. Каэнбэшники сноровисто поставили сверху табуретку так, что я оказался между ее ножек, и деловито принялись пинать ногами. Кованый ботинок сразу попал по почкам, от неожиданности и резкой боли я заорал. Мужики явно повеселели: пинать ногами беззвучное тело было не так интересно, как вопящее. Потом один из них сбил у меня с ног туфли и принялся колотить дубиной по пяткам. К счастью, сознание быстро покинуло мое бренное тело, и очнулся я уже на койке в камере от того, что солдатик-туркмен тряс меня за плечо, участливо спрашивая:
— Дядь Лень, вада нада?..
Таких избиений было сравнительно немного — всего семь или восемь. Я записывал даты и обстоятельства каждого из них, но потом при одном из шмонов вертухаи обнаружили эти заметки и, жутко матерясь на чистом русском языке, отобрали их безвозвратно. Другим моим товарищам по несчастью повезло куда меньше: их избивают и по сей день. Бывший министр иностранных дел Туркменистана Батыр Бердыев, которого я увидел через шесть недель интенсивных допросов, был абсолютно измордован. Не лучше выглядели и другие фигуранты этого дикого следственного процесса. У всех были напрочь отбиты почки и все остальное, что находится внутри. Борис Шихмурадов, бывший вице-премьер и организатор “заговора”, уже несколько дней находится между жизнью и смертью.
По ночам тюрьма содрогается от криков пытаемых и тех, у кого начинались почечные колики. Меня эта напасть прихватила уже после первой пытки. А поскольку я был американцем, то есть птицей в этом кошмарном зверинце весьма экзотической, меня даже повели к врачу, там же, на втором этаже тюрьмы. Очень милая дама-доктор по имени Гуля быстро и весьма профессионально сделала мне укол в мягкое место и тем самым сняла острую боль.
— Это у вас хроническое? — спросила она меня.
— Да нет, благоприобретенное в вашей тюрьме, — не удержался я. — Когда по почкам колотят резиновой дубиной или пинают коваными ботинками, это случается…
— В жизни никогда ничего подобного не видела, — вздохнула Гуля.
Как ни странно, я ей поверил. Вся туркменская следственная машина построена на том, что одна рука не знает (или делает вид, что не знает) о том, что творит другая. Важняки из генпрокуратуры, числом пять человек, которые вели мое “дело”, активно “не знали” о пытках и избиениях в СИЗО. Важняки были в чистых белых рубашках, до которых не долетали брызги крови. Таким образом, получалось, что прокурорские к пыткам не имеют отношения и обвиняемые добровольно дают всякие порочащие их признания. Я был свидетелем самооговоров всех без исключения арестованных по этому делу. После пыток и избиений каждый был готов признаться в том, что лично убил египетского фараона Тутанхамона, товарища Дзержинского Феликса Эдмундовича и последнюю из существовавших на планете морскую корову. Я в этом списке стоял некоторым особняком, поскольку наш консул дала мне понять, что пока я лично не признал себя виновным или этого не сделал суд, в глазах Америки я остаюсь ни в чем не виноватым, следовательно, можно выступать в мою защиту. И я ни в чем не признавался, тем более что и признаваться-то было не в чем.
Тогда была применена другая тактика. Однажды меня привели в один из кабинетов МНБ и усадили в кресло. Затем дали по голове чем-то тяжелым, и я отключился. Придя в себя уже на койке в камере, с удивлением увидел на локтевом сгибе большую синюю гематому. У меня плохо выраженные вены, и даже квалифицированная медсестра попадает в них не сразу, отчего и образуются большие синяки. Тогда я решил, что мне вкололи какое-то лекарство, чтобы привести в сознание. Наивный, да?.. Спустя некоторое время мне показали видеозапись: уткнувшись физиономией в бумажку, человек, похожий на меня, натужно и медленно читал текст признания, согласно которому и я сам, и мои друзья являемся законченными мерзавцами. Мы якобы хотели сокрушить конституционный строй имени Туркменбаши, а его самого застрелить как собаку. Потом оказалось, что эту пленку показывали по туркменскому телевидению, попала она и в Россию, где опытные люди сразу определили метод получения таких показаний.
Всего меня кололи три раза. Чем — не знаю, туркменские наследники железного Феликса ампул не показывают. Причем сознание я терял только дважды, поэтому могу описать свои ощущения от укола, во всяком случае, третьего. По традиции для начала били по голове, чтобы потерял сознание или хотя бы не сопротивлялся. В третий раз я пришел в себя явно раньше времени, когда туркмен лет тридцати пяти тыкал иглой в вену. Не умея попасть с первого раза, он изощренно матерился, поминая моих родственников до седьмого колена. Наконец жидкость из шприца перекочевала в мою кровь, и вскоре навалилась жуткая вязкая тяжесть. Я слышал какие-то голоса, что-то повторял за кем-то, отвечал на вопросы, которые мне задавал глухой голос, доходивший до меня как бы через эхо ревербиратора. Тело не ощущалось, мой голос жил отдельно и сам по себе, хотелось только говорить, быстрее и быстрее.
О чем говорили, что спрашивали и что отвечал, не помню. Но после укола меня интенсивно допрашивали несколько следователей, сменяя друг друга. В камеру я вернулся абсолютно измочаленный с дикой головной болью, разрывавшей череп на части. Таблетки спазмалгона и баралгина, которые мне передало посольство США, делали боль не такой выраженной, но шум и гул проходил только через пару дней.
Однажды в генпрокуратуре я показал исколотые руки своему адвокату Джурагуль, и она сильно побледнела. Это была та самая информация, знать которую ей было не положено. Впрочем, сведения об уколах к тому времени уже разошлись из застенков СИЗО. Для меня это имело весьма неожиданные последствия: зам. начальника следственного отдела генпрокуратуры посадил меня перед видеокамерой и дал прочитать заготовленный текст о том, что меня никто и никогда не пытал и не вкалывал психотропных препаратов. Все мои попытки отказаться от этой чести были тут же пресечены серьезными ребятами с резиновыми дубинками. Я зачитал требуемое.
Вообще же в Ашхабаде пытают не только ради признаний, но и в качестве наказания. Со мной в камере некоторое время сидел иранский гражданин по имени Курбан Атабай. Когда я первый раз его увидел, то попросту испугался. Из правой щеки иранца торчала опухоль, размером с хорошую дыню. Во время пыток ему выбили несколько зубов, судя по всему, сломали челюсть, отбили почки, изувечили ноги. На трое суток его на наручниках подвешивали за руки в вертикальном гробу, размером метр на метр, так что он мог касаться пола только пальцами ног. Его пытали электрическим током, прикладывая электроды поочередно к ушам и половым органам. Из 42-летнего крепкого мужика сделали, по сути, инвалида. Туркменбашинский суд дал ему 25 лет заключения, из которых пять предстоит провести в закрытой тюрьме. Стоит ли говорить о том, что обвинения в его адрес не были доказаны и он не имел нормальной адвокатской защиты? Этого иранца продолжали пытать и избивать и после окончания следствия: в виде наказания.
Не лучше обстояло дело и с Солтаном Илломановым — 23-летним пареньком, который тоже проходил по делу “о теракте”. Избиениями и пытками у него добились признания в том, что он стрелял в кортеж автомобилей Туркменбаши. Деревенский парнишка, реальная “вина” которого, похоже, состояла лишь в том, что его дядя был одним из главных обвиняемых, вообще не понимал, что происходит. Ему отбили все внутренности, колотили дубинками и чем-то похожим на бейсбольные биты, пытали электричеством, сделали фактически инвалидом. Ему дали 25 лет тюрьмы, толком так и не объяснив за что.
По этому делу кроме меня проходили и другие иностранцы. Шестеро турок уже выданы в Турцию, мне звонил их представитель. Узнав, что я хочу подать в суд на Туркменбаши, он сказал, что они готовы официально заявить о пытках и избиениях в туркменской тюрьме. Этим бедолагам пришлось еще хуже, чем нам, сидевшим в “привилегированной” внутренней тюрьме МНБ. Они сидели в ИВС (изолятор временного содержания) туркменского МВД, где в камере 3 на 4 метра запирают по 40 человек одновременно. Прокурорские рассказывали мне, что летом от жары и отсутствия воздуха в этой тюрьме каждый день умирают 2—3 человека. Рассказывали с гордостью, объясняя, как надо правильно наказывать врагов ихнего алмазного венца — Туркменбаши. Лето уже настало…
В коридорах генпрокуратуры я встречался и подолгу общался с одним из турок — бизнесменом по имени Мехмет Йылдыз. Не выдержав пыток и издевательств, он признался во всем, что от него хотели, и мечтал о смерти как об избавлении от мучений туркменского правосудия. Не лучше ситуация была и у четырех российских граждан, которых также обвинили в стрельбе в Великого и других грехах. Надо отдать должное “заботе” российского посольства в Ашхабаде: русские дипломаты ни разу, повторяю — ни разу (!) не посетили соотечественников. Что вполне понятно: там же не было П.П.Бородина, чего ж бегать-то за всяким? Россия заботится только “о своих”, а это исключительно лица, приближенные к Престолу. Все остальные, то есть народ, никому не интересны. И туркменские мастера заплечных дел хорошо это понимают, не случайно они издевались над российскими гражданами больше, чем над кем-нибудь другим.
Вообще же, генпрокуратура Туркменистана — это натуральный анекдот, только не смешной, а страшный, дикий и абсолютно непрофессиональный. Эмэнбэшники тщательно следили, чтобы арестованные не общались между собой. Зато когда нас доставляли в генпрокуратуру, то сажали всех в один угол. Ожидая вызова к следователю, мы часами разговаривали и обменивались информацией, доходящей с воли. Будь мы в чем-либо виноваты, то смогли бы договориться об общей линии поведения. Но мы не были виноваты, и мои товарищи по несчастью сказали мне:
— Леня, ты, как американец, единственный из нас имеешь реальный шанс выйти на свободу. Говори что угодно и подписывай любые бумаги, только выйди и расскажи всем о том, что здесь происходит. Ты — наш шанс.
Получив эту индульгенцию, я затеял с генпрокуратурой смешную и дурацкую игру по написанию двух книг. Одну — о событиях 25 ноября 2002 года в версии генпрокуратуры Туркменистана, представляющей эти события как покушение на Туркменбаши. И вторую, повествующую о том, как счастливо живет туркменский народ под руководством, сами понимаете, Туркменбаши. Последние три месяца заключения меня по утрам приводили в генпрокуратуру, где я имел персональный кабинет, охраняемый солдатом, и компьютер. Я трудился 12 часов в день, выдавая “на-гора” по 20 страниц за смену. Потом это уходило “наверх”, где генпрокурор Атаджанова лично вписывала в текст цитаты из Туркменбаши и редактировала литературную версию своего следствия. Честно говоря, все эти три месяца я веселился от души: чем глупее были мои писания, тем больший восторг они вызывали у прокурорских И, как оказалось, не только у них.
В один из дней Атаджанова вызвала меня к себе и торжественно сказала:
— Наш великий президент Сапармурад Туркменбаши-великий (это не тавтология, она именно так и сказала) прочитал ваши книги. По второй книге, где рассказывается про нашу страну, у него есть замечание. Ее надо назвать “Правда и ложь о Туркменистане. Заметки провинившегося журналиста”. И так печатать.
Я понял: освобождение близко как никогда. Во-первых, из “виновного” я стал “провинившимся”. То есть из преступника превратился в нашкодившего шалопая. И во-вторых, речь пошла о публикации книг. Зная патологическую жадность Туркменбаши и его подручных, я был уверен: они хотят, чтобы я издал обе “книги” за свой счет. А для этого надо было выйти на свободу. Что, собственно, и случилось.
В последний свой день в Ашхабаде, накануне передачи сотрудникам американского посольства, я получил личное напутствие от самого Великого. В телефонном разговоре алмазный венец туркменского народа сказал мне, что я должен рассказать миру всю правду о Туркменистане. И я обещал, что, выйдя на волю, обязательно расскажу всю правду о том, что видел и чему был свидетелем. У меня перед глазами стоял эпизод из старого советского фильма “Подвиг разведчика”, когда артист Кадочников, игравший советского шпиона в тылу врага, выпивает с фашистами и поднимает тост за Победу:
— За нашу Победу, — многозначительно говорит он. И зрители хорошо понимают, какой смысл вложен в эти слова.
Выйдя из туркменбашинского застенка, я действительно пишу и хочу издать книгу о пережитом и увиденном в эти страшные 150 дней заключения. Часть этой правды, небольшую, надо сказать, часть, вы сейчас прочитали. Я знаю, кто скрывается за кличкой “Туркменбаши”, и расскажу это всем.
P.S. от редакции. Председатель Комитета по иностранным делам Российской Государственной думы Дмитрий Рогозин на днях сообщил, что возглавляемый им комитет Госдумы и еще три других намерены расследовать случаи нарушения прав человека в Туркменистане, разобраться с информацией о транзите наркотиков через Туркменистан и содействии террористам со стороны властей Туркменистана. Заметки туркменского политзаключенного Леонида Комаровского, предоставленные в наше распоряжение, свидетельствуют о вопиющих нарушениях прав человека в туркменских тюрьмах. Леонид Комаровский также утверждает, что располагает большим количеством других свидетельств на эту тему, а также информацией по прочим затронутым Д.Рогозиным проблемам. В частности, он был свидетелем отмывания афганских наркоденег в Туркменистане и начала торговли горючим между талибами и Туркменистаном, которое вылилось в поддержку терроризма. В свое время бывший вице-премьер Туркменистана, ныне также политзаключенный с пожизненным сроком Борис Шихмурадов передал ему информацию о транзите наркотиков из Афганистана через Туркменистан в Россию и Европу. Бывший узник Туркменбаши согласен дать свидетельские показания под присягой. Редакция “МК” готова оказать содействие в организации встречи Л.Комаровского с представителями Государственной думы РФ.
Леонид Комаровский, бывший обитатель камер номер 30 и 31 СИЗО КНБ Туркменистана
Материал подготовил Владимир Александров,
«Секретные материалы России»
Источники: «Московский комсомолец», Agentura.ru www.komprinfo.ru
Наша почта