Представитель «Де Бирс» в СССР вспоминает, что взятка сыну Брежнева была не больше ящика коньяка, а с началом перестройки бриллианты начали воровать мешками
Князь ЛОБАНОВ-РОСТОВСКИЙ покупал у СССР бриллианты на $1,5 миллиарда в год
Гражданин США, князь Никита ЛОБАНОВ-РОСТОВСКИЙ, подарил советским и российским музеям произведений искусства на миллионы долларов. Но еще больший вклад он сделал, когда согласился за $16 миллионов продать для Константиновского дворца в Стрельне — морской резиденции Президента России — свою уникальную коллекцию русской театральной живописи, за которой охотились аукционные дома «Сотбис» и «Кристис». Сделка до последнего времени считалась секретной, как и вся деятельность Никиты Дмитриевича в нашей стране. Будучи представителем крупнейшей международной алмазной корпорации «Де Бирс» в СССР, он заключал миллиардные сделки и охранялся КГБ по личному распоряжению Юрия Андропова.
— Никита Дмитриевич, картинами из вашей коллекции вскоре украсят Константиновский дворец. Тем временем дворец вашей семьи, описанный Пушкиным в «Медном всаднике», где «с подъятой лапой, как живые, стоят два льва сторожевые», превратили в самый дорогой в Санкт-Петербурге отель. Открытие намечается в мае. Вам не обидно?
— Нет. Лет 20 тому назад дворец кто-то приватизировал, и мне предложили его выкупить за три миллиона двести тысяч долларов. Стоимость была настолько низкой потому, что тогда поддержка этого дома стоила миллион долларов в год. За эти деньги можно припеваючи жить на роскошной вилле в Монте-Карло. Когда есть американский паспорт и открыт весь мир, то бессмысленно бороться за недвижимость в России, где и жить-то трудно.
— Почему ваша семья в 1919 году эмигрировала в Болгарию, а не во Францию, как большинство аристократов?
— Мой дед решил поселиться в Софии, так как интересовался в жизни только двумя предметами — православием и музыкой, а в соборе Александра Невского по воскресеньям пел великолепный хор Софийской оперы. Покидая Россию, он взял с собой только скрипку Страдивари.
Выйдя из тюрьмы 11-летним пацаном, Никита Дмитриевич, чтобы не заболеть рахитом, начал заниматься плаванием. В 16 лет стал чемпионом Болгарии среди юношей.
После 1944 года в Болгарии стали строить социализм по образу и подобию советского. Начались репрессии. Наша семья решила снова бежать. На этот раз в Грецию. Побег не удался, нас схватили и посадили в военную тюрьму. Самое тяжелое ощущение, когда вы слышите под утро, как людей избивают и как они кричат, несмотря на то, что запускали моторы грузовиков во дворе, чтобы заглушать вопли. Вскоре меня перевели в гражданскую тюрьму, где сидели уголовники. Так в одиннадцать лет я стал зэком. Носил мешок из-под лука, прорезав в нем три дырки. В таком виде меня увидел Володя Макаров — потомок адмирала. Его арестовали потому, что он читал русскую классику — Цветаеву, Мандельштама. В те времена за это давали срок. Паек был скудный, и я заболел дистрофией. Четыре года спустя меня выпустили на свободу. Зарабатывал себе на хлеб тем, что чистил сапоги «товарищам», воровал. Собирал окурки, выбивал из них табак и на килограммы продавал цыганам.
— А ваша семья?
— Тоже вышла на свободу, но спустя год после заключения отец исчез. Вышел из дома за молоком, и больше мы никогда его не видели. Этот способ уничтожения был настолько популярен в Болгарии, что создали юридическую норму, при которой выдавался судом сертификат об исчезновении. С ним можно было решать ряд юридических вопросов — о браке, разводе и тому подобное.
Недавно я узнал, что отца отправили в специальный истребительный лагерь около Пазарджика. Когда лагерь закрыли, всю охрану расстреляли, здания снесли. Сейчас на этом месте роща.
Я вышел из тюрьмы в 48-м году. Врач мне сказал, что у меня будет рахит, если я не займусь серьезно спортом. И он меня так напугал, что я начал плавать. Второе побуждение так много плавать было то самое, что вдохновляло героя фильма «Восток-Запад», которого сыграл Сергей Бодров. Я думал, что этот сценарий про меня. Но потом я как-то сидел рядом с Катрин Денев на ужине, и она мне сказала, что это по книге Нины Кривошеиной, а не обо мне. B фильме вы видите все, что планировал я. Мне нужно было проплыть три мили перпендикулярно к берегу в международные воды, потом шесть миль вдоль берега в пограничной зоне, а потом три мили к турецкому берегу. Занимался плаванием по пять часов каждый день. В итоге стал чемпионом Болгарии среди юношей.
Бабушка не развратничала с Распутиным
— Как же вы оказались в Западной Европе?
— В 1953 году, после смерти Сталина, я помню, как это произошло. В столовую, где мы обедали, зашел человек и просто снял со стены его портрет. Вскоре мой дед по линии матери — Василий
Из Франции я перебрался в Англию. В Оксфорде тогда учредили стипендию для беженцев из Восточной Европы. После Оксфорда я продолжил образование в США. Получил степень магистра экономической геологии, а потом степень магистра банковского учета.
Подрабатывал я переводчиком, потому что мог переводить научную болгарскую и русскую литературу, прямо читая текст машинистке. Это делалось потому, что США ввели научную разведку. Организация под названием «Инжиниринг Индекс» была крышей этого дела, которая переводила всю периодику научного характера стран Варшавского договора. Платили четыре цента за слово. При стипендии в 200 долларов я вдруг в месяц заработал 1200. Но позже Израиль перебил это дело, потому что там переводили за один цент за слово.
— Как вам удалось сделать такую блестящую карьеру банкира топ-менеджера?
— Для начала я женился на Нине Жорж-Пико, отец которой был представителем Франции в ООН, поэтому Нина оказалась в Нью-Йорке, где я с ней и встретился. Тогда же пошел работать в банк Wells Fargo Bank в Сан-Франциско и начал собирать свою коллекцию живописи.
Везде, где бы я ни был по делам моего банка, я искал семьи русских художников, встречался с их детьми, женами, любовницами. Мне удалось побывать в семьях Бенуа, Добужинского, Экстер, Ларионова, Гончаровой, Судейкина, когда никто ими не интересовался. Все самые качественные картины мы с женой покупали, когда не было ажиотажа. В магазинах и на аукционах русское искусство не продавалось. Работы Экстер в начале шестидесятых мы покупали у ее наследника Семена Лисима. Я мог тогда заплатить 30 долларов за эскиз. В 1962 году в дар музею в Филадельфии мы предложили несколько картин Экстер. Нам ответили: спасибо, принять не можем, мы такого художника не знаем. А в 1986 году на аукционе «Сотбис» картину Экстер продали более чем за миллион долларов.
Кстати, коллекционирование помогло мне и с карьерой. На почве искусства и русского языка я случайно познакомился в Кабуле с одним афганским менялой денег, выходцем из советского Узбекистана, и таким образом вышел на афганский валютный рынок. В то время я возглавил отделы банка в Африке, в Европе и на Ближнем Востоке. Вскоре наш банк стал самым активным зару-бежным банком в Афганистане.
Собирали кошельки и отпускали
— Работали с моджахедами?
— Со всеми. Ведь я работал не только в Афганистане, но и в Пакистане, Иране. Мне довелось там встретиться со многими известными людьми, в том числе с коронованными особами. Как-то в 1977 году в Тегеране мы ужинали в итальянском ресторане с итальянским дипломатом Амадео де Франкисом, впоследствии заместителем генсека НАТО. Я заметил, что за несколько столиков от нас беседуют премьер-министр Ирана Аббас Ховейда и бывший царь Болгарии Симеон. Симеон, как многие низложенные европейские цари, пользовался финансовой поддержкой иранского шаха Реза Пехлеви. Тот предоставлял им концессии: например, бывший король Италии Умберто II зарабатывал на продаже Ирану итальянских вертолетов. Через официанта я послал Симеону свою визитную карточку, так мы познакомились. Вскоре я ему устроил познавательную экскурсию по Афганистану и Пакистану. Мы завершили ее в Кабуле, где я познакомил Симеона с американским послом Робертом Нойманом. Мальчиком он едва не погиб в Освенциме. Кабул в те времена был центром мирового шпионажа. Мы сидели и обсуждали, какие политические силы придут к власти в Афганистане — просоветские или прокитайские.
— Такого богатого человека, как вы, сейчас бы обязательно взяли в заложники и потребовали бы от банка выкуп.
— Что вы?! Все предводители различных, даже враждующих племен были клиентами банка, в котором я работал. Встречались, конечно, и простые разбойники. Но они тоже нападали лишь на обычных путешественников. Выгоняли на дорогу стадо овец, и машина останавливалась. Вежливо открывали двери, собирали кошельки и отпускали. Похожая неприятность случилась с одним моим коллегой из банка, который решил наладить бизнес в Афганистане за моей спиной. Его так напугали, что он больше никогда в Афганистан не ездил. В те годы Афганистан был спокойным местом за исключением восточной части на границе с Пакистаном, где потом скрывались Усама бен Ладен и высшее руководство «Талибана». Тамошние племена совершенно особые. У них свои законы, и они не подчиняются властям.
— А с бен Ладеном вы встречались?
— Я имел с ним дела в 70-е годы. Он тогда не был террористом и работал в Саудовской Аравии. У Усамы была одна из высочайших деловых репутаций. Как и множество его соотечественников, он был «сараф», то есть менялой. Держал обменники, занимался переводом денег единоверцам по всему миру. Все менялы связаны родственными отношениями и пользуются специальными знаками и кодами, которые американцы до сих пор не расшифровали. На этих кровных узах и секретности и основывалась мощь финансовой империи бен Ладена, которая, кстати, осталась. В этой области с ним и сотрудничал мой банк «Уэллс Фарго». Основу семейного бизнеса заложил дед бен Ладена, выходец из Йемена. Они — потомки израильтян, которые отделились от Моисея после перехода Красного моря и осели в Хадрамауте на побережье Аравийского моря. Без долгих раздумий приняли ислам и всегда были очень успешны в бизнесе. Поскольку эти задатки они получали уже с молоком матери.
— Вы хотите сказать, что бен Ладен — еврей?
— А вы что — не знали?! Но при этом исламский фанатик, мечтавший сместить династию Сауда. Хотел путем революции сменить строй, при котором всеми нефтяными благами пользуется 1000 князей, а остальным гражданам идут крохи. Россия тоже, по-моему, не сильно отличается в этом плане.
— С 1987 по 1997 год вы были генеральным представителем компании «Де Бирс», скупавшей все алмазы СССР. Не поделитесь секретом, сколько наша страна получала за камешки?
— Объем покупок советских алмазов колебался около одного миллиарда долларов в год. Потом еще вырос. У меня образовались контакты с сотрудниками Минфина и КГБ. А моя художественная коллекция помогла наладить дружеские отношения с несколькими членами ЦК. Я был лично знаком с председателем КГБ, а позднее Генеральным секретарем ЦК КПСС Юрием Андроповым. Меня приглашали даже на его вечеринки «для своих», когда собирались шесть, семь человек, пили чай и слушали романсы под гитару. Моя деятельность была совершенно секретной, я отчитывался только перед тремя людьми: главой центральной организации «Де Бирс» по сбыту сэром Филипом Оппенгеймером, Тэдди Доу и Монти Чарльзом. Все они заслуженные ветераны британской военной разведки, прошли Вторую мировую. Алмазные переговоры СССР с «Де Бирсом» проходили по очереди в Москве и в Лондоне в атмосфере строжайшей секретности. Знал о них только посол Леонид Замятин (один из основателей «Экспресс газеты», имеет редакционное удостоверение № 1. — С. М.). В Лондоне явка была на нашей квартире. В одну из таких встреч, Замятин впервые обедал у нас с сэром Филипом Оппенгеймером.
— Не спрашиваю про ЦРУ, но уж с КГБ вам наверняка предлагали сотрудничать?
— Меня КГБ не очень волновал. Наш банк, где я работал, когда завязал первые контакты с СССР, Союзу столько валюты приносил, что меня не было смысла беспокоить. Позже я перешел в «Де Бирс» и стал еще более закрытой для различных провокаций персоной. Вообще же жизнь в СССР была для иностранца театром абсурда. Однажды я, еще работая банкиром, должен был приехать в Москву вместе с президентом нашего банка Ричардом Кули. Он был инвалидом, во время Второй мировой войны служил пилотом на дальневосточном фронте и потерял правую руку. Я прибыл в гостиницу «Интурист» за два дня до него. Забронировал для Кули триплекс, в котором раньше проживал Арманд Хаммер. Привез с собой из США туалетную бумагу и заменил ею советскую, больше напоминавшую наждачную. Привез полотенца, нормальное мыло. За день до приезда Кули я пошел к администратору, представил ваучеры с предоплатой и сказал, что хочу из триплекса переселиться с женой завтра в соседний двухместный номер, а в триплекс въедет Кули. Мне отказали без всяких объяснений. Вечером в расстроенных чувствах я заглянул к знакомому искусствоведу Борису Ионовичу Бродскому. Думаю, он присматривал за мной от 5-го главного управления КГБ. Я ему рассказал, в какое абсурдное положение попал. Он меня спросил, не знаком ли я с товарищем Брежневым? К счастью, я вспомнил, что в Париже помог его дочери Галине купить белую шубку за полцены. У нее практически не было с собой валюты. А у меня была одна знакомая — большая модница и, соответственно, скидки во многих магазинах. Именно поэтому Галине сведущие люди и посоветовали обратиться ко мне.
Во время заграничных поездок у Галины БРЕЖНЕВОЙ практически не было валюты,
и ей приходилось просить в магазинах скидки
Конечно, я ей все устроил. Бродский посчитал, что этого знакомства достаточно, посоветовал вернуться к директору «Интуриста» и попросить его набрать в моем присутствии номер секретаря Брежнева. Я, находясь в отчаянном положении, так и сделал. После чего мне сообщили, что моя просьба удовлетворена. Это один из наглядных мелких примеров, насколько власть в Советском Союзе была централизована и насколько глупа. Нужна была директива Брежнева, чтобы поменять один номер на другой. Еще пример. Жена Кули очень хотела пойти на балет «Спартак». К нам пожелали присоединиться посол Дании в СССР с женой. Я обратился напрямую к Марису Лиепе, но он сказал, что ничем не может помочь, все билеты скуплены ЦК. И опять мне помог Бродский. Он совершил головокружительную бартерную сделку. Вечером забрал у меня портфель сувениров, которые я привез для подарков: запонки, блокноты, галстуки, зажигалки с логотипом банка, а утром вместо этой копеечной чепухи, выдал шесть дефицитных билетов в партер. Когда после спектакля мы пришли к Лиепе за кулисы, он был страшно смущен и, чтобы как-то загладить неловкость, пригласил нас всех на ужин в «Националь» с шампанским и икрой. Вот так делались дела в Москве: за какую-нибудь ерунду в иностранной обертке можно было получить все что угодно.
Юрий БРЕЖНЕВ принимал подарки от иностранных компаний, мечтающих выйти на советский рынок,
исключительно в номере гостиницы «Националь»
Что там говорить: иностранные компании давали за подписание контракта взятку сыну Брежнева Юрию, тогда председателю Всесоюзного объединения Министерства внешней торговли, ящик коньяка. Всего-то. Передавался он в один из номеров отеля «Националь». Да и сегодня происходит то же самое, только размер взяток увеличился в сотни раз.
— «Де Бирс» взятки давал, чтобы получить монополию на советском рынке?
— Никаких взяток. Этим отличается алмазное дело при Советском Союзе и сейчас. В те времена это считалось стратегической отраслью, ею интересовался лично Андропов. Алмазы поплыли мимо государственного кармана с началом перестройки. Весной 1989 года руководитель Гохрана Евгений Бычков в обход «Де Бирс» продал русские алмазы бельгийским и английским фирмам на 40 миллионов долларов. При этом он потерял около 18 миллионов. Причиной тому — злоупотребления, которым способствовала засекреченность Гохрана. Инвентаризации никогда не проводилось, и алмазы выносили на сторону чуть ли не мешками. Кстати, Бычков тогда отделался строгим выговором.
— А сейчас что с российскими алмазами происходит? Их олигархи, так же как и добычу нефти, приватизировали или все успели за время перестройки разворовать?
— Их добывают компании с участием государственного и частного капитала. Я не имею доказательств, продолжают ли воровать в России на госуровне, но, основываясь на том, что любая сделка в России сопровождается откатами, трудно себе представить, что алмазные дела отличались бы в этом смысле. Что касается «Де Бирс», то вот уже более 10 лет, как компания перестала быть почти эксклюзивным покупателем алмазов в России.
Дополнительные хлопоты
— Никита Дмитриевич, «Конгресс-холл» Константиновского дворца, где должна расположиться ваша коллекция, пока не достроен. Местом ее временного пребывания стал петербургский Музей
театрального и музыкального искусства. Но там из-за отсутствия современного оборудования не могут поддерживать в запасниках необходимую для графики постоянную температуру. Год, два — и картины «угаснут». Почему такое отношение? Не поэтому ли большинство из приобретенных, например, на лондонских торгах произведений русского искусства остаются вне пределов России. Их бы и хотели подарить, но боятся.
— Существуют несколько препятствий. Первое — отсутствие поддержки дипломатов в получении произведений за границей от дарителя и их переправлении на родину. Это происходит, потому что, несмотря на то что поручение Министерства иностранных дел существует, российские послы в основном не заинтересованы в такой работе: за это они не получают ни наград, ни повышения, а только дополнительные хлопоты. Во-вторых, в России к возвращенным дарам относятся чрезвычайно халатно. Получатели не посылают благодарственные письма, не указывают, где произведение размещено. В России не принято письменно говорить «спасибо», это не входит в менталитет чиновника.
К тому же в России, по-моему, продолжает действовать малопонятный закон, по которому музеи должны платить таможенную пошлину на произведения искусства, полученные в дар. Получается, что, подарив маленькому провинциальному музею пару картин, например Кандинского, ему можно доставить огромные проблемы, буквально разорить этой пошлиной. Абсурд…
Источник: «ЭГ»
