Террор как госполитика
Убивайте, убивайте, убивайте. За все ваши преступления ответит Маркс
В нашей донельзя мифологизированной истории скоро может появиться новый миф — о белом и пушистом красном терроре. Попытки ревизии очевидны, достаточно заглянуть в новые школьные учебники. Понятны и мотивы: с обеих сторон в Гражданской войне были наши люди, и не хочется раскалывать общество на добрых и злых.
Но в данном случае попытаться понять коммунистов — не значит оправдать. Слишком крайний, слишком кровавый случай.
На фоне «примирения и согласия» только что прошедшее 90-летие начала красного террора было отмечено в общем более чем скромно. Точнее, не отмечено вообще. А жаль. Ибо это был, пожалуй, первый случай в истории, когда террор против собственного населения был не средством, а по сути целью государства. Первый случай, когда его сделали официальной государственной политикой.
Напомню, как это было. В 1918 году произошло сначала убийство чекиста Урицкого, именем которого до сих пор названо по улице в каждом третьем российском городе. Потом — якобы покушение на Ленина, толком непонятно кем, как и почему так бестолково организованное. И вот 2 сентября 1918 года постановление ВЦИКа, а 5 сентября — постановление Совнаркома (то есть «распоряжение правительства») «О красном терроре». По этому декрету расстрелу подлежали «все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам». Понятно, что с такой формулировкой расстрелять можно было просто всех, кого решали «прикоснуть» работники местной губчека.
«Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал словом или делом против Советов. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, образования или профессии. Эти вопросы и должны решить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».
Мартин Лацис, член коллегии ЧК
Итак, в начале сентября почти незаметно мы повспоминали об ужасах, вызванных к жизни этим декретом. О демонах, выпущенных на волю в этот день. Но дело в том, что демоны красного террора принялись носиться над Россией гораздо раньше.
Задолго до декрета о терроре уже было в ходу выражение «административный расстрел». То есть расстрел без всякого суда. Еще в марте 1918 года (еще нет ни террора, ни Гражданской войны) опубликовано постановление создании местных ЧК. Вскоре «чрезвычаек» стало так много, что они даже мешали друг другу, конкурировали, сманивали сотрудников. В одном некогда мирном Киеве образца 1919 года базировалось 16 карательных учреждений (спецслужб, силовиков в современной терминологии) разных уровней.
А летом 1918 года еще до всяких покушений Ленин уже требовал организации «террора в таких масштабах», «чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать». То есть террор начался значительно раньше, сразу после переворота в Петербурге. Ну а уж после декрета понеслось.
8 сентября 1918 года — официальная дата появления в России концлагерей.
18 сентября партийный «губернатор Петербурга» Григорий Зиновьев на Петроградской партконференции сказал: «Мы должны повести за собой 90 из 100 млн человек, составляющих население Советской Республики. Остальным нам нечего сказать. Их нужно ликвидировать». Был подписан смертный приговор 10 млн граждан России.
Сентябрь 1918 года — нарком внутренних дел (министр МВД) Петровский издал «Приказ о заложниках»: «Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейшей попытке сопротивления или малейшем движении … (заметьте, какая образная юридическая лексика! — Авт.) должен применяться безусловный массовый расстрел».
И так день за днем. И каждый день — свои Хатынь и Сонгми, свои Кампучия, Косово и Ирак… Только масштабы похлеще будут. И наказания никто не понесет.
Боевые потери красных в Гражданской войне — около 700 тысяч. Белых, по разным оценкам, около 150-200 тысяч. То есть белые потеряли в четыре-пять раз меньше (учтем и то, что белыми называли всех некоммунистов, в том числе и тех, кто очень удивился бы, узнав, что попал в ряды белогвардейцев). Но это боевые потери — те, кто был убит на войне, солдаты.
Число жертв красного террора «не на фронте» — на порядок выше. По данным Особой комиссии генерала Деникина, число погибших в России в результате террора — 1 766 118 человек. Современные исследователи определяют общее число жертв красного террора 1918-1922 годов как «не менее 2 млн».
До 10 запланированных миллионов большевики, правда, тогда так и не дотянули. Добирали уже в коллективизацию и в 1937-м.
Потрясающее, не объяснимое ничем сегодня озверение имело место повсюду. И в самых малых городках, например, в провинциальном Глухове большевики истребили вообще всех гимназистов и гимназисток: собрали и перестреляли. Логика? Да просто так, мол, ученье — вот чума! Ученость — вот причина!
То же самое в больших губернских столицах. Вот в Омске коммунисты (видимо, под руководством какого-нибудь комиссара в очках — правоведа, любителя римского права и истории) провели настоящую «децимацию» по образцу Древнего Рима — убийство каждого десятого участника забастовок вместе с его семьей. Правда, в римских легионах так изредка наказывали профессиональных солдат, бежавших с поля боя и не подчинявшихся в бою приказам командиров. Красные провели «децимацию» среди единокровных рабочих, а заодно и всех членов их семей, по-партийному честно, принципиально и без исключений. То есть включая всех членов семей — от стариков до грудных детей.
Вот тут мы подходим к самой сути красного террора. И суть эта — страх.
Реальные причины террора не имели никакого отношения к формальному поводу — нескольким покушениям против видных большевиков. Большевики взяли власть в России легко и относительно бескровно. Но уже к весне 1918 года народ стал понимать, что между красивыми лозунгами и реальной способностью наладить управление страной у коммунистов — дистанция огромного размера. Началось повсеместное возмущение, в том числе среди «своих» — выступления рабочих, крестьян.
По стране тогда прокатилась волна антибольшевистских забастовок и даже локальных восстаний, очевидна была намечавшаяся консолидация оппозиции, появились серьезные военные силы, готовые свергнуть коммунистов. Перед организованным сопротивлением правительство Ленина чувствовало свою слабость, понимая, что власть ускользает из рук.
И тогда они смешали карты и изменили правила: начали войну с собственным народом на уничтожение, развязав настоящий спланированный геноцид. Террор стал на четыре года госполитикой. На Дону это было наиболее очевидно. 24 января 1919 года Оргбюро ЦК РКП (б) выпустило директиву за подписью «президента РСФСР» Свердлова. «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью». По ходу даже денег пытались немного заработать: населенные пункты обкладывались денежной контрибуцией, за неуплату которой полагался расстрел.
Как-то на заседание Совнаркома зашел Дзержинский. Ленин передал ему записку: «Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?» Дзержинский написал: «Около 1500». Ленин поставил крест: мол, прочитано. А Дзержинский кивнул и вышел из кабинета. Он понял так, что крест означает, будто Ильич вынес этим 1500 арестантам смертный приговор, и отправился исполнять распоряжение.
Красный террор породил невиданное дотоле в России явление — страх перед высшей властью. Народ видел в ней теперь не избранных Богом правителей, с которыми сам он связан мистическими узами, а просто озверевших бандитов. Растерянность перед этим невероятным фактом обошлась народу слишком дорого. Когда оказался в подвалах ЧК, думать об организации сопротивлении уже поздно.
Самое ужасное — сильнее всего от красного террора пострадало экономически активное, думающее население. В России исчез целый класс — предприниматели. Выкосили интеллигенцию. Добили поредевшее на мировой войне офицерство. Под ноль вывели дворянство.
В дальнейшем коммунисты последовательное вытравляли национальное чувство, заменяя его пропагандистскими мифами, многие из которых живы и по сей день. Поколения советских девушек воспитывались на Марютке из «41-го», убивающей любимого лишь за то, что он белый. Марютка взрослела и становилась Любовью Яровой, спасенной мужем и предавшей мужа в той же ситуации. Про Павлика Морозова вроде и говорить уже неловко.
«Коммунисты очень любили и любят вести туманные беседы о том, что во время Гражданской войны «все озверели» и что взаимная жестокость порождена этой самой Гражданской войной. В этом есть доля правды, но только лишь доля. Потому что коммунисты изначально запланировали истребить часть населения России, запланировали жестокость Гражданской войны», — пишет профессор А.М. Буровский.
Но попытки отретушировать историю все равно продолжаются.
Только какая может быть ревизия после того, как прочитаешь отчет комиссии генерала Рерберга, которая обследовала здание ЧК в Киеве сразу же после прихода Добровольческой армии. Вот как это выглядело, цитирую: «Весь цементный пол большого гаража был залит уже не бежавшей вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими останками… Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в десять метров длины. Этот желоб был на всем протяжении доверху наполнен кровью… »
Когда вы идете на выборы, чтобы поставить галочку в бюллетене, когда кликаете в интернете за Сталина — «лицо России», когда с ностальгией вспоминаете тот самый «нерушимый республик свободных», вспомните для баланса и эти сухие строки отчета.
Автор — депутат Государственной думы IV и V созывов («Единая Россия») от Липецкой области, профессор МГИМО, доктор политических наук, автор исторических бестселлеров «Мифы о России».
Источник: «Время новостей»