«Если террористам платить, чтобы они нас не взрывали, они станут сильнее»
Глава Кабардино-Балкарии Арсен Каноков о том, что нужно регионам, чтобы победить терроризм
На этой неделе в Кабардино-Балкарии состоялась инаугурация президента республики АРСЕНА КАНОКОВА. После инаугурации он рассказал спецкорреспонденту ОЛЬГЕ АЛЛЕНОВОЙ о том, почему ежедневно на протяжении последних месяцев в Кабардино-Балкарии происходили теракты, а также о том, какие шаги должна предпринять федеральная и местная власть для наведения порядка в регионе.
— Вашему повторному назначению предшествовал крупный теракт на Баксанской ГЭС и большое количество нападений на сотрудников милиции и обстрелов. И в целом в течение нескольких месяцев до окончания вашего первого срока ситуация в КБР была очень напряженной. Это связано с тем, что кому-то ваша работа не нравится?
— Думаю, тут все очевидно. Начиная с 1 мая, после того как случился взрыв на ипподроме, где мы должны были в этот момент находиться, практически ежедневно в республике происходили взрывы, нападения. Это было направлено на то, чтобы вызвать недовольство федерального центра моей работой. И я рад, что этот период закончился, наметился некоторый спад напряженности, и люди спокойно вздохнули. Это очень негативно влияло на ситуацию в республике. Теперь, надеюсь, они угомонятся на ближайшие несколько лет.
— То есть взрыв на Баксанской ГЭС — это результат борьбы за власть?
— Все указывает на то, что в летние теракты в Кабардино-Балкарии вкладывали деньги люди, заинтересованные в том, чтобы я ушел с поста руководителя республики. А вот уже с сентября расклад несколько изменился — и причины, и финансисты экстремистских проявлений в КБР общие для всего Северного Кавказа.
— Кстати, в некоторых республиках Северного Кавказа платят боевикам, чтобы не совершали резонансных преступлений. Вы знаете об этом?
— Да, слышал. Но я убежден в том, что в этом вопросе исключен компромисс, поскольку цена слишком высока — человеческие жизни. Если террористам платить, чтобы они нас не взрывали, они станут сильнее, еще больше окрепнут. И все равно будут взрывать — сегодня, может быть, кого-то другого, а завтра — доберутся и до нас. Тут нельзя договариваться.
— Летом в Нальчике штурмовали квартиру с засевшими там боевиками. Все, как пять лет назад. Но тогда вы протестовали против такой практики. А теперь?
— Я был в курсе этой ситуации. И мы постарались сделать так, чтобы разрушений было как можно меньше.
— А другого способа нет, кроме штурма целого многоэтажного дома?
— Я не могу вмешиваться в профессиональную деятельность ФСБ. Для меня самое главное, чтобы мирные люди не пострадали и материальный ущерб был минимален. Эта операция как раз была проведена аккуратнее, если можно так выразиться, чем другие. По дому снарядами не били и бандитов выкурили через сутки.
— В Кабардино-Балкарии по-прежнему много молодых людей, которые не работают и занимаются подрывной деятельностью. С ними-то что делать? Взрыв на Баксанской ГЭС показал, что это серьезная сила.
— Должен признать, что на этом направлении работа ведется недостаточно эффективно. Как и в других республиках, основная составляющая в преодолении этой проблемы — силовая. Но, надо понимать, что, когда человек уже преступил закон, его уже трудно вытащить оттуда. Одновременно с силовой нужно вести просветительскую, идеологическую работу, привлекать общественность. Я беседовал с лидерами всех конфессий, встречался с молодежью, но пока рецепт для лечения не найден. После взрыва на ГЭС я по поручению Дмитрия Анатольевича встречался в Баксанском районе с общественностью, со старейшинами. Я их спрашивал, как мы могли до этого дойти? Рядом с вами живут ваши дети, братья, соседи, которые идут и убивают мирных жителей, сотрудников милиции, а вы ничего не предпринимаете, чтобы этому препятствовать.
— Это радикальные идеи, которые еще и преподносят как исламские, понятно, почему они так популярны в республиках Северного Кавказа. Но какой-то рецепт борьбы с этим есть?
— Сегодня все те проблемы, которые есть в обществе, работают, разумеется, против нас. Это результат 90-х годов, распада Союза, периода бездуховности, когда старую идеологию разрушили, а новой не дали. В семьях стали заниматься больше вопросами бизнеса, рыночными отношениями, поскольку надо было выживать в очень сложной экономической ситуации, а воспитание детей отложили на второй план. Конечно, в этой нише не может быть пустоты: стали появляться различные движения, в том числе радикальный ислам, религиозный экстремизм. Ну и не забывайте, где мы находимся,— вокруг нас работает такое количество иностранных спецслужб, что было бы удивительно, если бы на Кавказе не возникало проблем. К тому же СМИ подначивают регулярно, очень искусно ведутся в регионе информационные войны по любому резонансному событию. Все эти разговоры о том, нужен ли России Северный Кавказ или тут стену выстроить, до добра не доведут. Мы вот с Евкуровым недавно на эту тему говорили. Создается такое ощущение, что нас очень умело пытаются вытолкнуть из российского пространства и кому-то очень хочется, чтобы здесь постоянно происходило что-то негативное.
А у молодежи кровь играет, их привлекает романтика — хочется поиграть в героев, боевиков. Они, может, не сразу осознают, насколько страшным и трагичным является то, во что их втягивают, что они всего лишь пушечное мясо. Мы думали, этот период пройдет, они переболеют, а вот теперь становится ясным, что это очень длительный процесс. И, к сожалению, агрессивность нарастает. У нас с начала года погибло 32 сотрудника милиции, 50 человек получили ранения, 21 бандит уничтожен. Представьте себе, если так и дальше пойдет. Сколько семей останется без родных и близких? К чему это приведет?
Мы сейчас намерены очень системно, грамотно работать. Надо использовать и авторитет лидеров конфессий, и глав родов, и чиновников например, глав местного самоуправления и комитеты по делам молодежи.
— У вас есть целые районы, где радикализация особенно заметна, Баксанский например. Эксперты полагают, это связано с очень пассивной работой духовного управления мусульман. Как, впрочем, и на всем Кавказе.
— Два района в республике — Баксанский и Эльбрусский — наиболее подвержены радикализации. И в подтверждение того, что корни терроризма совсем не в бедности,— это не самые экономически отсталые районы, а Баксанский вообще лидер по уровню благосостояния жителей.
Мы разработали программу «Безопасный город», принимаем жесткие меры, но значительных результатов пока нет. На мой взгляд, без внятной государственной молодежной политики на Кавказе, без более привлекательной идеологии нам эту проблему не решить. Смотрите, что делают с той стороны идеологи терроризма. Они дают веру и деньги. А мы? Мы денег не даем, убеждать не умеем. У нас нет специалистов в том же духовном управлении. А там люди планомерно, вдумчиво, системно этим занимаются, они наверняка прошли хорошую подготовку.
— Вы сказали, что силовики действуют неэффективно. Не вы первый об этом говорите. Такое ощущение, что всюду на Кавказе проблема одна — слабые силовые структуры, слабые духовные управления мусульман и сильные подпольные джамааты.
— Духовенство работает недостаточно действенно, и я не раз говорил об этом с лидером духовного управления. Вертикаль, состоящую из лидера духовного управления мусульман, раис-имамов и тех людей, которые проповедуют традиционный ислам, надо выстраивать и укреплять. Они обязаны более активно работать в каждом селе, в каждом районе. Я человек не настолько религиозный и не так хорошо разбираюсь в этих вещах, но я вижу, что они недорабатывают там, где должны действовать на всю катушку. Ну не работают они с населением! Если молодежь уходит в подполье и молится в своих молельных домиках и не хочет идти в мечеть, значит, в этой мечети работают либо неграмотные, либо неавторитетные, либо не увлеченные своим делом люди. Не знаю, с чем связана их пассивность — то ли боятся, то ли они недостаточно квалифицированы, чтобы традиционный ислам противопоставить лжерелигии.
И по силовым органам то же самое. Не думаю, конечно, что у нас может повториться 2005 год, потому что мы уже не допускаем того беспредела в отношении правоверных мусульман, который был тогда. Хотя издержки есть и сегодня. И правоохранительная система не всегда работает чисто. Вот эти пресловутые списки, о которых мы говорим уже сколько лет, они по-прежнему существуют.
— Списки неблагонадежных?
— Да! Сколько раз уже я говорил, что списки, которые составлены пять-десять лет назад, вообще не должны сегодня существовать. Представьте, человек ничего не нарушил, живет мирной жизнью, ходит в мечеть, но как только происходит резонансное преступление, таких людей начинают вытаскивать из домов. Я говорю нашим силовикам: «Что вы делаете? Вы тем самым создаете дополнительные проблемы! Эти люди ничего не сделали, но их оскорбили, нарушили их права, унизили, и мы, таким образом, потенциально пополняем ряды боевиков». Да, я согласен, что сегодня нет тех зачисток, которые были в 2005-м. Но нет и тонкой оперативной работы. И мы не раз на совещаниях об этом говорили. Случилось что-то — тут же рапортуют: это сделала группа такого-то. А кто вам дал данные, что это его группа? Откуда вы знаете? Непонятно. Я понимаю, им нелегко с этим злом бороться, они в сложном положении, в них стреляют, но каждый должен делать свою работу достойно — а если не можешь, надо уйти.
— В правоохранительных органах осталось много старых кадров — тех, кто работал еще при прежнем руководстве. Это люди старой формации, они не умеют по-другому работать.
— У нас других нет. Вот в чем беда. Мы не только в правоохранительной системе, но и в органах власти за эти 20 лет не вырастили новые кадры. Там есть и коррупционеры, и просто недобросовестные люди. Но все-таки во главе силового блока сейчас новые люди, я не могу сказать, что они работают плохо. Да, стало гораздо лучше, но и этого недостаточно. Потому что число людей, которые нарушают закон, увеличивается.
Проблема, на мой взгляд, в том, что коррупционеров и взяточников в правоохранительных органах активно не выявляют, не освобождается от них правоохранительная система. Если бы она очищалась и появлялись новые профессиональные кадры, то повысилось бы и качество работы. Но, к сожалению, мы не видим примеров, чтобы за связь с бандитами или за коррупцию кого-то уволили из органов. Поэтому доверие к ним не такое высокое, как хотелось бы.
— А может, все дело в том, что силовые структуры находятся в федеральном подчинении? И вы на них влиять не можете? Ваши коллеги из соседних республик как раз на это жалуются. Правоохранительная система такова, что там все друг друга покрывают. И даже если вы знаете, что кто-то там связан с бандитами или ворует, вы ничего не можете сделать.
— Разбалансированность ветвей власти, действительно, большая проблема. И если оставить управление силовым блоком в таком состоянии, мы очень долго будем наводить порядок. Я глава субъекта, и мне президент доверил руководить, значит, мне надо дать инструменты влияния и на руководителей силового блока. Они сейчас подчиняются Москве напрямую и понимают, что не мы решаем их судьбу, не говоря уже о повышениях, наградах, премиях. И они пользуются этим. Я считаю, что эту ситуацию надо менять. Если бы они понимали, что от оценки руководителя главы субъекта зависит их будущее, я вас уверяю, они бы работали в два раза лучше. А если я заявляю, что кто-то не соответствует своей должности, он летит в Москву и говорит: «Вот там глава такой-сякой, коррупционер, хочет подмять меня, а я не соглашаюсь, поэтому он хочет от меня избавиться». А если бы они были у меня в прямом подчинении, я бы за полгода показал совсем другой результат по безопасности в республике. Вычистил все, начиная с горной части и заканчивая каждым населенным пунктом,— это при том ресурсе, который у нас сегодня есть,— шесть-семь тысяч сотрудников МВД. Но сегодня проблема в том, что нас, глав субъектов, назначают, с нас спрашивают, а инструмент управления у нас забрали. Если хотите, чтобы я навел порядок, дайте полномочия. А то мы виноваты, у нас коррупция, бедность, и поэтому люди берут оружие, а не лопаты.
— В Чечне количество сотрудников МВД — около 30 тысяч. При том что численность населения в Чечне и в КБР почти одинаковая. Вас не задевает, что только у Кадырова такие привилегии на Кавказе?
— Наверное, правильно, что ему помогают, у него ситуация сложная, и хорошо, что ему дали такие права. Но дайте такие права всем — и увидите результат. Причем не только МВД, все федеральные органы работают по каким-то своим правилам на территории республики. Москва далеко, а здесь никто им не указ. Тема эта наболевшая, и мои коллеги неслучайно вам об этом говорят.
Или давайте возьмем экономику. Мы снизили дотационность до 45%, а федеральный центр нам начал сокращать трансферт. Мы боремся, чтобы налоги лучше собирать и снижать нашу дотационность, а нам урезают всю ту сумму, которую мы заработали. Мотивация у меня должна быть? Для чего мне собирать налоги или уменьшать дотационность? Чтобы с меня урезали потом трансферт? У меня урезали, у Ставропольского края. Потому что у нас доходы растут быстрее. А раз у этих доходы растут, давайте у них заберем, а вот этим дадим. Уравниловка. Коммунизм.
— Но в тех республиках, в которые дают больше денег, идет, по сути, война.
— А может быть, она там потому и идет? Хотя я считаю, брать деньги из центра не всегда полезно. Если на экономику — согласен. А средства, идущие на социальные объекты, экономику не развивают.
— Но вы-то хотите на социальные объекты?
— Я занимаюсь развитием экономики и уже не сижу на шее федерального бюджета. Но мне надо строить и социальные объекты тоже, и чем быстрее, тем лучше. А это нагрузка на бюджет. У меня ведь не меньше социальных объектов и обязательств перед населением, чем в любом другом субъекте. Вот такой консолидированный бюджет. А это средства, идущие на нужды людей. Заработная плата, новые амбулатории, детские сады, школы, дороги — все заложено в эти 2,7% бюджетной обеспеченности. Кому-то перепадет в виде дома культуры в селе, а кому-то — в виде зарплаты. Вообще, два показателя в основном определяют развитие экономики. Это бюджетная обеспеченность и инвестиции на душу населения субъекта.
— Но вы же сами сказали, что такое отношение к КБР продиктовано ее экономическими успехами.
— Но мне-то от этого не легче. Да, мы зарабатываем в два раза больше, чем дает центр. Но если с нас не будут урезать, мы быстрее и больше построим социальных объектов. Это хорошая мотивация.
— Выходит, что выгоднее ничего не делать и сидеть на шее у федерального бюджета?
— Вот именно. Потенциально у нас есть все составляющие для успешного развития республики. И мы будем все для этого делать. Иначе для чего нужно было идти на второй срок? Конечно, не для того, чтобы показать всем, как долго можно удержаться в кресле. Я намерен добиться в Кабардино-Балкарии достойных экономических показателей.
— Ваше повторное назначение связано с экономическими успехами, как вы думаете?
— Надеюсь, что да, поскольку, может, не очень значительные, но успехи в этой сфере у нас есть. В 2005 году бюджет республики составлял 8,6 млрд рублей, а на 2011 год уже сформирован бюджет в размере 25 млрд. Пять лет назад долг Кабардино-Балкарии федеральному центру равнялся 4 млрд рублей, сегодня — 1 млрд 200. Объем валового регионального продукта увеличился в два раза — с 30 млрд рублей до 64 млрд. Наша дотационность в 2005-м достигала 72%. По положению Минфина высоко дотационные регионы — это те, в которых дотационность 60% и выше. Сегодня эта цифра — 45%, то есть мы выпали из ниши высокодотационных регионов, и это дает некие плюсы. Что еще? Думаю, в целом мы все-таки привели республику в порядок, встали на надежные рельсы, и теперь нам предстоит в соответствии со всеми принятыми нами стратегическими и тактическими программами развития как можно быстрее двигаться вперед.
— А показатель по безработице изменился?
— Изменился, поскольку мы приняли ряд мер, в том числе и нестандартные. Я об этом докладывал председателю правительства РФ. Дело в том, что через институт выплат пособий по безработице мы породили иждивенчество. Когда в 2000 году стали выплачивать пособия, появилась категория предприимчивых людей, которые, становясь на учет в службе занятости, при этом занимались бизнесом без регистрирования компании или физического лица. Это выгодно: жить, скажем, в селе, получать деньги как безработный и спокойно заниматься своим хозяйством и на рынке продавать свою продукцию без уплаты налогов государству. Зачем за семь-десять тысяч рублей в месяц работать восемь часов? И мы стали в этой сфере наводить порядок. Вот сейчас у нас есть 10–15 тысяч вакансий на рынке труда, предлагаем человеку, отказывается, с учета снимаем. Имеем право по закону. Если он недееспособен или в силу каких-то причин не может работать, такого, конечно, надо поддержать. Но здоровые люди от 20 до 40 лет обязаны работать, и им должно быть стыдно ходить за пособиями. Лучше строить, заниматься благоустройством, улицы подметать в конце концов.
Конечно, нами были также предприняты шаги по созданию рабочих мест, у нас активно реализовывались федеральные и региональные программы по занятости, появился ряд новых предприятий. Таким образом, снизили количество безработных с 40 до 20 тысяч. Сегодня мы третьи в минусе после Чечни и Дагестана.
— Наверное, и национальные особенности сказываются. Люди привыкли к хорошим домам и машинам, они лучше дома будут сидеть, чем улицы мести.
— Совершенно верно. Мы таджиков приглашаем дворниками работать в Нальчике, потому что своих не можем нанять. Считается зазорным такой работой заниматься. Даже водителями на мусороуборочных машинах работать никто не хочет, не только уборщиками. А ведь за границей такого нет. Там людям прививается любовь к труду и любая профессия уважаема. Мы в России, наверное, все такие. Менталитет.
— А это можно изменить?
— Нужно, причем как можно скорее, иначе через пару десятков лет демографическая ситуация резко изменится из-за притока мигрантов. Мы ведь не только дворников, но даже сварщиков за 30 тысяч рублей зарплаты не можем найти. Очень не хватает людей со средним специальным образованием. И то, что мы провалились в этой части, это факт — у нас люди либо с высшим образованием, либо со средним школьным — профтехучилища позакрывали. Люди получают дипломы, но не идут работать. У нас нет пока, к сожалению, таких примеров, когда человек с дипломом инженера идет переучиваться на сварщика — помните, президент РФ Дмитрий Анатольевич Медведев такой пример приводил.
— Вы сказали, что добились снижения дотационности почти вдвое — а за счет чего?
— Мы стали лучше собирать налоги, привлекли инвестиции. Очень много возможностей предоставляем сегодня для малого, среднего, крупного бизнеса. Начиная с прямых субсидий для малого бизнеса. Крупному бизнесу оказываем содействие через Агентство инвестиций и развития республики. Мы, правительство, через агентство участвуем в планировании крупных проектов, помогаем практически, оказываем содействие в получении кредитов, субсидировании процентных ставок. Самый главный результат, на мой взгляд, в том, что бизнес нам поверил. Поверил, что на территории Кабардино-Балкарии можно развивать проекты, причем безо всяких откатов. Мы с ними встречаемся регулярно, и любые проблемы становятся известны быстро и решаются, поскольку есть прямая связь. Поэтому у нас образовалось достаточно активное бизнес-сообщество.
Мы выделяем на следующий год еще полмиллиарда рублей на уставный капитал Инвестиционному агентству. Есть приоритетные инвестиционные проекты, есть кто будет это реализовывать и есть у кого взять на это деньги. Три составляющих. Вот если это все срабатывает, значит, проект состоится. Причем мы намерены внедрять в республике самые последние технологии. И работа эта уже идет. Например, при закладке интенсивных садов, дающих плоды в первый же год, одновременно создаем логистические центры для хранения и сбыта продукции.
Если все пойдет так, как планирую, надеюсь, лет через пять наш бюджет вырастет до 40 млрд рублей.
— А вы уверены, что на бизнес нет давления. Что ни поборов, ни платы за «крышу»?
— Практически нет. Я не могу гарантировать это на 100%, но то, что тенденции уже нет, это факт. Да и сами бизнесмены наши так выросли, что попробуй на них надавить.
— А какие у него возможности?
— Каждый бизнесмен может обратиться ко мне лично или к председателю правительства. Мы им прямо говорим: любые факты поборов или давления на бизнес должны быть нам известны моментально. Речь о крупном бизнесе, который формирует бюджет. Малый и средний бизнес более уязвимы, потому что там куча других проблем, бюрократических в том числе, начиная с получения разрешения, и все остальное. А вот с десяток крупных бизнесменов я знаю лично, с ними непосредственно общаюсь. Я им этот вопрос задаю постоянно: «Платите бандитам, чиновникам?» Отвечают: «Платим Всевышнему и отцу с матерью, больше никому». Раньше они платили кому-то в карман, сейчас — в бюджет.
— На вашем стенде в Сочи были в основном сельскохозяйственные проекты — значит ли это, что крупный бизнес, который занимался в основном алкоголем, переориентировался?
— В Кабардино-Балкарии бизнес первоначально развивался вокруг производства алкогольной продукции. Вы видели, наверное, по ТВ, сколько про нас и про Осетию говорили, что тут есть и нелегальный бизнес. Хотя, понятно, что не только у нас это практиковалось. Сейчас стали наводить порядок в этой сфере. Производители вышли из тени, бизнес стал переориентироваться, началась диверсификация производства. Строят мебельные, швейные, строительные предприятия, сады стали сажать, теплицы строить. Поняли, если в алкогольном бизнесе сегодня нельзя заработать, надо развивать другие направления. Например, сейчас у нас один бизнесмен 25 гектаров высокотехнологичных теплиц построил, в среднем в год он зарабатывает на этой продукции 200–300 млн рублей, то есть около $10 млн. Для республики это немаленькая сумма. А в условиях малоземелья Кабардино-Балкарии нам нужны именно такие технологии. Я вижу, как у людей глаза горят, они заинтересованы.
Сейчас садоводством активно занимаемся, хотим на 10 тысячах гектаров высадить совместно с итальянцами интенсивные сады, стоимость проекта — 15 млрд рублей. Если все пройдет успешно, мы можем занять 20% российского рынка в этом сегменте. Сегодня у нас в магазинах яблоки из Турции, Аргентины, Голландии. Своих производителей на рынке мало. Хотя качество наших фруктов гораздо выше. Главное — научиться не только вырастить, но сохранить, упаковать, как это делают европейцы, и поставлять сетевикам.
— В других странах государственные дотации позволяют сельхозпроизводителям реализовать свою продукцию так, что она выходит дешевле российской.
— Да, это верно, но если использовать современные технологии, то у нас все-таки дешевле получается. Например, если использовать капельное орошение садов, то урожай с одного гектара в три-пять раз выше. И тогда цена нашей продукции становится гораздо ниже, чем заграничной.
— Вы упомянули Эльбрусский район, назвав его сложным. Почему он сложный? У вас ведь там крупный инвестиционный проект, вы пытаетесь там построить курорт европейского уровня.
— Да нет, сложный не поэтому. Там идет раскачка ситуации на почве земельного вопроса. Мол, мы 131-й федеральный закон не реализовали в полной мере специально, чтобы активы увести в сторону, потому что эти активы очень привлекательны. Ну, в общем, сплошной популизм. Никому эти активы не нужны. Сейчас достроим третью очередь канатной дороги на Эльбрус, и мы с удовольствием передали бы канатки в доверительное управление или даже продали по такой же цене. Но ситуация такова, что их пока никто не хочет покупать. Да, Эльбрус прекрасен, и это лучшие горы в России, но сегодня мы не можем днем с огнем инвестора найти, чтобы построить одну гостиницу или что-то еще там сделать.
— Разве Владимир Потанин не туда вкладывал?
— Нет, Потанин финансировал проект строительства курорта на северо-восточном склоне горы Эльбрус в районе Джылы-Су, со стороны Кисловодска. А я говорю про Поляну Азау, это с другой стороны Эльбруса.
— Почему же туда не хочет идти инвестор?
— Это такие проекты, в которые бизнесмен со здоровой головой не зайдет, потому что окупаемость длительная — 8–25 лет, впрочем, как и всюду, где вкладывают в туризм. Локально, если маленькую гостиницу строить или кафе, то, может быть, и меньше времени понадобится. А если подъемники протягивать и это все затем эксплуатировать, потом долго придется отбивать эти деньги. И когда говорят о том, что это интересный проект и что кто-то хочет его себе урвать, это лукавство. Просто я как глава республики заинтересован в том, чтобы у меня на склонах Эльбруса не только пастбища были, но и современные горнолыжные курорты. Это имидж республики.
— А с земельным вопросом проблема в чем? Вы не хотите отдавать межселенные земли администрациям районов, в которых проживают балкарцы, хотя это регламентировано 131-м законом?
— Я считаю, то, что мы не пошли на реализацию этого закона в том виде, в котором нам предлагали, спасло республику от других потрясений. Судите сами, с десяток так называемых балкарских активистов говорят: «Реализуйте 131-й закон, по которому 10% населения республики будут иметь 60% территории Кабардино-Балкарии». Это, конечно, никак не устраивает другую часть населения. Мы приняли в итоге очень правильное решение: спорные земли оставим в республиканской собственности в виде земель отгонного животноводства, это нас убережет от межнационального столкновения. Ведь речь идет о землях, которые и кабардинцы считают своими, и балкарцы. Мы понимаем, какой бы из сторон мы ни отдали землю, другая, мягко говоря, никогда не останется к этому факту безучастной.
— Так этот вариант решения проблемы уже согласован с Москвой и утвержден?
— Практически да, процесс в стадии завершения. Хотя в пользу противников этого варианта есть решение Конституционного суда, которое очень расплывчато и позволяет трактовать его двояко. Мол, мы должны поступить исходя из исторических реалий и учитывая условия, в которых живут народы. Мои оппоненты прекрасно понимают, что, как только я передам эти земли, у нас в горах образуется еще одна горячая точка. Я совсем не хочу остаться в истории человеком, который столкнул народы и нарушил земельный паритет, исторически сложившийся в Кабардино-Балкарии. В республике живет 900 тысяч населения, около ста национальностей. И я не могу принимать несправедливое решение, зная, какую бомбу закладываю.
— Выходит, что проект туристического кластера сорван из-за этой проблемы?
— Нет, мы его обязательно реализуем. Останавливаться нельзя ни в коем случае. В России не так много таких мест. И, на мой взгляд, мы делаем очень интересную программу, хотим всю зону Кавминвод подтянуть туда для отдыха. Это будет два курорта в одной зоне, горнолыжный и бальнеологический. Там прекрасные горы, и от Кисловодска езды всего час. К сожалению, сегодня мешает развиваться и ментальность наша, и сервис. Люди привыкли не платить ни за что, ни налоги, ни в бюджет, просто получать деньги в карман за эксплуатацию канатных дорог. Они ни копейки в эти спуски и подъемники не вложили, но хотят с функционирования курорта иметь свой заработок. И их не устраивает, что я там навожу порядок, потому что я ведь с каждого спрошу, кто и за что берет деньги с отдыхающих.
Очень надеюсь изменить эту ситуацию в ближайшие годы. Бесспорно, людям надо дать возможность развивать свой бизнес, зарабатывать на курорте, но при этом они на генетическом уровне должны знать, что турист — это святое. Если я приезжаю отдыхать, меня должны встретить в аэропорту, довезти до гостиницы, а когда я откатаюсь свою неделю, доставить обратно в аэропорт. А у нас проблемы начинаются с аэропорта. Скоро начнем его реконструкцию, и уже процесс пойдет быстрее. Пока мы только закончили строительство первой и второй очередей канатной дороги, строим третью, создали лучшую в России зону катания. Теперь надо благоустройством заниматься — гостиницы возводить, уровень сервиса поднимать. Руки опускать ни в коем случае не будем.
Источник: «КоммерсантЪ»